Институт благородных убийц

Головные боли стали более частыми и продолжительными, еще пара недель такого стресса, и нервный тик станет из эпизодического постоянным, — записал я за два дня до Нового года. — Мама все замечает. Бьет тревогу. Боится, что опять стану дерганым и слабым, как в детстве. Я, чтобы отвязалась, клятвенно обещал сходить к невропатологу после праздников. Однажды закрыл глаза и представил себе, как это произойдет. Все-все, до мельчайших деталей. Шаг за шагом. Каждую мелочь, каждое движение — мое и Зинаиды. Как она вынимает из пузырька «Х…мин». Как берет стакан с водой, отпивает и ставит его на тумбочку, нет — протягивает мне. Получилось так ярко и убедительно, что похолодели руки и началась бешеная тахикардия. Сердце чуть не разорвалось. Еле успокоился. Взял себе за правило — не фантазировать понапрасну, не играть с картинками и образами, просто делать то, что задумал. Как работу.

Самое тяжелое во всем этом — то, что нельзя ни с кем поделиться, хотя бы намекнуть. Я перенервничал даже в тот момент, когда купил «Х… мин» и думал, куда его положить. Пока определялся с местом (в результате ношу в кармане), даже вспотел.

Первого числа я открыл глаза и, вскрикнув, сразу же снова закрыл их — по ним резануло раскаленное лезвие. Это луч неяркого послеобеденного январского солнца сыграл со мной злую шутку. Зря я вчера выпил столько, очень зря. Обычно пара бутылок шампанского не могла выбить меня из колеи на следующий день, но следовало учесть, какие сильные мигрени мучают меня в последнее время. И без алкоголя я еле-еле делаю то, что от меня требуется. А скоро мне потребуется сделать кое-что такое, что потребует невообразимое количество сил. Зачем я так нализался незадолго до самого ответственного дня в моей жизни? Я пошарил глазами в поисках воды и, увидев стакан, из которого мама наполняла утюг, потянулся к нему. Слишком далеко. Вспомнив, что сегодня моя очередь идти к Зинаиде, я тихо взвыл. Взвыл по-настоящему, так мне было тошно. Дело не в том, что мне страшно видеть ее накануне даты икс, а в том, что я просто болен. Я не в силах. Я изнемогаю. Я не могу, не могу…

Свет стал более приглушенным, это Лера встала между мной и окном. Она молча протянула мне огромную кружку с едва теплым чаем. Я стал пить, нет, лакать из этой кружки, фыркал, и все не мог напиться. Лера смотрела на меня взглядом, которого я раньше у нее не замечал. Она не глядела мне в глаза, но при этом будто пыталась заглянуть внутрь моей черепной коробки, чтобы прочесть мысли. Мне стало неуютно, и я просипел:

— Ты чего такая бодрая?

— Прогулялась по улице. Там так свежо, так хорошо.

Я решил, что она насмехается, но потом заметил и румянец на щеках, который она могла получить только на улице, и шарф на шее, который она не успела еще снять.

— Ты гуляла?

— Ну да, а что такого?

— Шла по тротуару? Переставляла ноги? И тебя не мутило? Не шатало?

— Очень смешно.

— Ты суперженщина.

— Ты даже не представляешь — насколько, — торжественно сказала она, присаживаясь на кровать.

— Я еще о чем-то не знаю? — кисло спросил я.

— Об этом. — Она достала откуда-то из-под кровати две запотевшие бутылки светлого пива, при взгляде на которые меня снова стала мучить жажда. — Купила на обратном пути.

Я уже хотел было вцепиться в одну из бутылок, но потом застонал еще горше:

— Не могу. Не могу-у-ууу. Мне надо к Зинаиде! Проклятая ведьма.

Лера посмотрела на меня еще более странно.

— Я уже была у Зинаиды, — сказала она.

Я поперхнулся чаем:

— Ты? Была? У Зинаиды?

— Ну да, дурачок. Куда я, по-твоему, могла ходить первого января? Ты же дрых, я тебя подменила. Но хоть пива на обратном пути купила.

— Ты была у нее?

— Ну да.

— И сделала ей массаж?

— Да.

— И в лото поиграла?

— Да.

— И поесть ей дала?

— И на следующий день приготовила. И мусор вынесла. И посуду помыла.

— Ты??

— Да. — Она легла ко мне и прижалась всем телом. — Я все сделала.

Я был рад, что она не видит сейчас моего лица, потому что у меня глаза намокли.