Институт благородных убийц

На этом месте мама победоносно обводила глазами слушателей (этой легенды она, как и прочих наших легенд, тоже нисколько не стеснялась). Меня же неизменно передергивало от отвращения так, что вздрагивала не только щека, но и плечи, живот. Соль этой дурно пахнущей истории заключалась в том, что стоило Савве повторно проглотить свои драгоценности, как пришли те самые большевики, которых он так опасался.

И все закончилось как в сказке, благополучно. То ли вид свежей кучи на полу привел чекистов в изумление, и они сжалились над несчастным, всеми брошенным калекой, то ли спохватились какие-то высшие силы, но, проведя дома у Саввы обыск и ничего не найдя, они отвезли его в больницу! Мамин предок не только вылечился, но и сумел все же удрать от советской власти со всеми своими бриллиантами. И прожил за границей ту самую счастливую жизнь, которую планировал. Этот Савва стал для мамы героем, мифологическим суперменом, и она вспоминала о нем во время застолий и в минуты душевных терзаний. «Из любой ситуации есть выход, — говорила она, — вот, взять хотя бы Савву…» Я затыкал уши, но все равно слышал ее веселый смех.

* * *

Тост, в котором упоминался Савва, мама, конечно же, произнесла на Новый год.

— Прорвемся, дети мои. И не из таких ситуаций люди выбирались. Вот, взять хотя бы Савву…

Я сделал вид, что плюю под стол от отвращения, Лера выслушала напутствие с фальшивой улыбкой. Хотела казаться вежливой, хоть и знала уже эту сказочку про Савву не хуже меня. Прохладное перемирие, установившееся между мамой и Лерой, давало себя знать во всем, и во время застолья каждая чутко следила, чтобы другая не перетрудилась, не сбегала больше раз на кухню, чем вторая.

Праздник мы отметили втроем, не слишком весело. Изнуренный мрачными мыслями, я едва понимал, о чем говорят за столом, и на вопросы отвечал невпопад. К 31 декабря Лера побледнела от волнений из-за праздничного стола, а незадолго до полуночи надела припасенную для торжественного дня блузочку, которая вдруг оказалась ей мала. Мама не осмелилась прокомментировать Лерину ставшую вдруг очевидной полноту, — блюла политес. Мать мы еле уговорили привести себя в порядок, она заявила, что у нее депрессия, но, кажется, ей просто нравилось так говорить. Ела она с аппетитом и принимала активное участие в готовке.

Позвонила Ольга, якобы поздравить с праздниками, и после отвлекающих маневров бросилась на абордаж с вопросом — каково мое решение относительно Зинаиды. Я ответил — вообще-то, Новый год на дворе, нам не до того. Фраза получилась довольно невнятной, поскольку в тот момент я ел какую-то Лерину страшно горячую запеканку. Тогда она заявила, что хочет навестить меня «с новогодними сувенирчиками». О, мы будем делать много визитов, посетовал я, не уверен, что получится в ближайшее время. После ее звонка, прежде чем вернуться к трапезе, мне пришлось ждать, пока не утихнет сердцебиение.

Зинаида неожиданно легко отказалась от идеи затащить нас всех к себе в новогоднюю ночь. Мы боялись, что после нашего отказа последует скандал и шквал угроз, но она сказала лишь «очень жаль» и что-то пробормотала обиженно в том смысле, что понимает, что праздник это семейный. «Вот и чудненько, — сказала мама на это и добавила, повесив трубку: — Соображает, если хочет». Мы навестили Зинаиду 30 декабря, принесли подарки. «Примерно за неделю до ее смерти», — автоматически отметил я. Мой внутренний счетчик отмерял теперь время четко и громогласно, реагируя на каждое событие в окружающем мире тем, что сообщал, сколько еще осталось до рокового часа.

Зинаида приняла нас довольно радушно, а преподнесенная кофта ей, кажется, очень понравилась, по крайней мере, она ее сразу же надела. Она даже сама что-то сварганила на стол к нашему приходу и поухаживала за гостями, разливая чай. В новой пушистой кофте, с хлопотливым выражением лица, она совершенно не была похожа на умирающую. Ловя косые оценивающие взгляды матери, я понимал, что она прикидывает сейчас, сколько еще может прожить наша подопечная. Вид свежей, бодрой Зинаиды вгонял меня в мрачное оцепенение. Чем живее старуха, тем страшнее ее убивать, такая простая формула. Лучше бы она лежала при смерти. Лучше бы она сама… Почему высшие силы не хотят пойти мне навстречу? Глядя на то, как безмятежно она ест, тягуче шевеля нижней челюстью, я тосковал. Не жалость отравляла мне жизнь, а страх вершить насилие над существом, полным еще сил, не желающим еще угасать. Где Зинаидины жалобы на давление, где предобморочные состояния и непобедимая слабость? Сейчас они так нужны мне.

Я ждал праздников с острым, до похолодания ладоней, страхом, но вместе с тем едва ли не с нетерпением. Я чувствую, знаю, что за этой чертой станет легче. Моя страшная тайна, которую я лелею и скрываю ото всех, останется со мной, но перестанет быть такой изнуряющей. Что угодно, лишь бы не пытка ожиданием. Глядя, как, ежедневно передвигаемый Лериной рукой, по календарю ползет красный квадратик, я преисполнялся все большего изумления — неужели, уже?.. Это случится не когда-нибудь, а уже так скоро?