Институт благородных убийц

Крупные вещи занимали много места в мешке, и я стал рвать то, что рвется, и бить то, что бьется. Через какое-то время с кухни был принесен нож, и дело пошло веселее. У меня вырабатывался стиль. Скинул — разворошил — разрезал в клочья — положил в мешок. Вазу — сбросить, чем громче разобьется, тем лучше. Осколки в мешок. Самые упертые вещи, не желающие поддаваться, я крушил створками шкафов. Одежду резал. В пакет летели изуродованные еще при жизни и сейчас окончательно уничтоженные мною рейтузы, майки, полотенца, кофты, обертки от шоколада, ручки от сумок, огрызки карандашей, свечные огарки, линейки, рулоны кальки, куски электрического провода, газетные вырезки, катушки от ниток. Соседи, озадаченные звуками погрома, два раза звонили в дверь, но я не открыл. Неумолимо и методично я продолжал разорять Зинаидины шкафы, рвать, уничтожать саму память о ней. Я впал в подобие экстаза. Старался поддерживать заданный темп. От энергичных движений стало жарко, увлажнился лоб. Куски пенопласта шутя ломались о колено, а со старыми куртками пришлось повозиться, из подкладок лезла пушистая гадость, забивалась в нос. Я не прибирался, я крушил все подчистую. Когда я закончил, за окном уже проклюнулись звезды. Мешков получилось четыре, туго набитые, они стояли в ряд на полу. Опустошенная квартира имела странный вид, непривычно голая, она как будто раздалась вширь и ввысь. Шкафы с открытыми дверцами были абсолютно пусты, на полках ни тряпки, ни бумажки. Лишь в одном болталось на вешалке пальто. Мать завтра узнает, что я вообще ничего не оставил, будет орать. Я добавил в один из мешков вещи, которые принес из больницы.

Мешки удалось вытащить во двор за три ходки, те два, что были полегче, я смог взять оба сразу. Соседке, что встретилась мне в подъезде и с любопытством оглядела их, я никак не прокомментировал свою ношу. Свалив добычу в кучу за мусорным контейнером, я подпалил крайний мешок и смотрел, как огонь карабкается наверх, спотыкаясь на выступах. Наконец, переведя дыхание почти у самой вершины, пламя встрепенулось и полыхнуло в полную силу. Мешок расползся, вывалившиеся лаковые перчатки, пошевелив судорожно пальцами, съежились за пару мгновений. С треском лопнул второй пакет, набитый бумажным хламом, самые мелкие обрывки взметнулись вверх, самонадеянно полыхая, но истлели, не поднявшись вверх и на метр. Пламя набрало силу, превзошло меня в росте уже вдвое. Слышался треск, корчились в огне Зинаидины вещи. Привлеченные любопытным зрелищем, подошли тепло укутанные ребятишки и уважительно уставились на огнище. Глядя на отблески его в их в вытаращенных глазах, я тихо твердил:

— Мне не пришлось. Мне не пришлось. Ее убивать. Мне не пришлось. Господи. Я не убийца.

Детвора, испуганно пискнув, отскочила назад. Может, из-за того, что я сказал. Может, потому что ухнуло, взорвалось что-то в одном из мешков. Я, наоборот, придвинулся ближе к огню. Очищающему радостному огню.

Остался только один мешок, но вскоре и он догорел. Вместо Зинаидиных вещей передо мной лежали одни тлеющие ошметки. Дети ушли, а я еще какое-то время созерцал пожарище.

Опьянение еще плескалось во мне, но уже ослабевало. Нужно купить еще коньяка. Неужели теперь у меня будет возможность просто провести целый день в постели. Не нужно будет никуда бежать, ничего не потребуется покупать. Зинаида не позвонит мне больше в полседьмого утра. Домой. Домой. Спать. С утра выпью чаю — два стакана, поем — и снова лягу. Включу телевизор и буду бездумно щелкать пультом, обомлевая оттого, как мне хорошо. Толик отпустит меня на пару-тройку дней с работы.

Женщина, что стояла на остановке, трусливо отпрянула от меня, воняющего гарью. Дома мама, вышедшая встречать меня в прихожую с мусорным ведром, все пыталась мне его вручить, но я отодвинул это ведро решительной рукой, пошел к себе в комнату, снял брюки и свитер и остался в футболке. Потом брякнулся кулем на кровать. Даже хорошо, что Леры нет. Буду пить прямо из горла и вонять дымом, и вообще лягу поперек кровати. Я даже замычал от удовольствия, отпив из горлышка.

На середине второй бутылки коньяка Саша признался мне, что это он убил Зинаиду.

— Не нарочно, конечно. Я даже не собирался ее навещать. Но потом решил забрать кое-что из материных вещей. На это-то я имею право?

Его жидкие волосы прилипли к голове — было жарко, официантка, желая сделать нам приятно, включила тепловую пушку. Все-таки посетители взяли вторую бутылку дорогого алкоголя.

— Она не ожидала меня увидеть. Испугалась. Пускать сперва не хотела. Сначала я думал, она придуривается, специально держится за сердце, а потом понял: не шутит. Вызвал скорую.

Ни жалости не было в его тоне, ни волнения. Он просто выдавал мне факты. Поскольку я и сам был разогрет до кондиции, когда плевать на сантименты, я спросил:

— А что там у вас случилось-то? В смысле, вообще… Странные у вас отношения.