Инструмент

Труппа стала теперь труппой. Вернувшись на репетицию после завтрака, актеры не просто собрались в зале, актеры воссоединились, и то, что около двух часов они провели врозь друг с другом и врозь с пьесой, уже не имело значения. Может быть, они говорили между собой о пьесе, а может, и нет — не важно. То, что каждый думал о ней, каждый чувствовал ее, было несомненно. Они обменялись улыбками, спокойно, дружески, поднялись на эстраду и заняли те же стулья, что и на утренней читке.

Марк Дюбойз, в спортивных брюках и в темно-синем свитере, обратился к ним, прижимая текст пьесы к животу.

— Все на местах, и никто не опоздал, — сказал он. — Многие из вас не знакомы с моими методами работы, так что два слова об этом. Я подхожу к каждой пьесе по-разному. В работе над этой, я считаю, нам надо все время быть вместе. Есть вещи, которые можно репетировать кусками, но здесь такой метод не годится. Не отпрашивайтесь у меня на рекламные радиопередачи или еще на что-нибудь в этом роде. Каждый из вас — занят он в сцене или нет — должен присутствовать на всех репетициях. Это пьеса настроений, и мне нужно, чтобы актеры были на месте и проникались настроением не только своих сцен, но и тех, где они не заняты. Если у кого-нибудь есть дела на радио, о которых я не знаю, будьте добры освободиться от них. И от всего, что будет отвлекать вас от настроения этой пьесы или помешает присутствовать на всех репетициях. То же относится и к манекенщицам. Те, у кого есть другие договоры, будьте добры сказать мне об этом сегодня же. Все. Сейчас мы проведем еще одну читку, но теперь я попрошу вас читать так, как вы находите нужным по роли. Если вам кажется, что надо кричать, — кричите. Если запинаться — запинайтесь. Не обещаю, что именно с этим толкованием мы придем к концу, когда поставим точку. Но я не тот режиссер, который превыше всего ставит собственную особу и отвергает все прочие идеи. — Он надел очки и сел на стул. — Акт первый, сцена первая. При поднятии занавеса…

Эта читка заняла гораздо больше времени, так как актеры воспользовались разрсшением на свободу действий. Выявились разные индивидуальности и разные манеры исполнения, между разными индивидуальностями назревали разногласия. Актеры уже не чувствовали над собой власти пьесы, и контраст между утренней и дневной читкой был налицо. Когда читка кончилась, Марк Дюбойз сказал:

— Благодарю вас. На сегодня все. Завтра собираемся в десять тридцать утра. — Он сошел с эстрады и сел рядом с Янком Лукасом и Эллисом Уолтоном. — Ну и наворотили, — сказал Марк Дюбойз.

— Бывает, — сказал Эллис Уолтон.

— И ведь знают, что наворотили, — сказал Марк. — До самой ночи будут ругать партнеров, но ведь они профессионалы, потом в душе сознаются, что сами виноваты не меньше других.

— Не вижу, чтобы вы очень унывали, — сказал Янк Лукас.

— А я и не унываю. Я просто показал им, что пьесе нужен режиссер. Надеюсь, и вам это стало ясно.

— Я в этом никогда не сомневался, — сказал Янк Лукас.

Зена Голлом болтала с Шерли Дик, слушала, что та говорит, но краешком глаза все поглядывала на Эллиса, Марка и Янка. Как только Марк отошел от них, она подошла к Эллису.

— Ну как, устроили? — сказала она.

— Да, да, — сказал Эллис. — На мое имя. — Он вынул из кармана ключ от номера и сунул его Зене, для виду нежно сжав ей руку.

— Спокойной ночи, друзья, — сказал Эллис. Он вышел из зала, остальные потянулись следом за ним. Зена Голлом и Янк Лукас остались одни.

— Не расстраивайтесь, — сказала она. — Мы сделали все, чтобы испохабить вашу пьесу, но это не вышло.

— Вы мою пьесу не испохабили. Просто убедили меня, что хорошие актеры могут быть плохими актерами, — сказал Янк.

— А я решила, что вы расстроились. Вид у вас был уж очень расстроенный.

— Откуда вы знаете? Может, у меня всегда такой вид.

— Да, верно. Может, всегда такой. Значит, не расстроились?

— Нет. Расстроился.

Она рассмеялась.

— Поди узнай, что у вас там внутри, — сказала она.

Кто-то отворил дверь, посмотрел на них и тут же затворил ее.

— Наверно, хотят, чтобы мы очистили помещение. Эллис говорил, это у них банкетный зал.

— Хотите куда-нибудь пойти? — сказала она.

— Ну что ж, пойдем выпьем или еще что-нибудь придумаем?

Зена подняла руку с ключом от комнаты, и номерок повис, болтаясь на тяжелой металлической бирке.

— Придумаем что-нибудь еще, — сказала она. — Пришлось подождать, пока вы мне это предложите. Не хотелось вам навязываться.

— От чего ключ? — сказал он.

Она прочитала надпись на бирке:

— «Номер восемьсот девятнадцать. „Джадсон-Армз“. При возврате почтовые расходы оплачиваются». Это, наверно, лучшее, что вам предлагали за сегодняшний день.

— Это предложение? А как же Пэйн?

— Откровенно говоря, понятия не имею.

— Обо мне вы тоже не имеете никакого понятия. Но вам хочется раскусить меня, — сказал Янк.

— Если уж на то пошло, так скоро вы меня тоже сможете раскусить, — сказала она.

— Какой номер? Восемьсот девятнадцать? Это мои счастливые числа, — сказал Янк.

Зена улыбнулась.

— Счастье тут ни при чем, — сказала она. — Не подняться ли вам туда первому?