Интегрировать свет

Триста лет потерь и боли, крови и ненависти. У одного — за плечами, у другого — в памяти, рассказами и летописными строками. А месть — такая заманчивая, такая влекущая, так близко: возможность утолить свою жажду, возможность потоптаться на могиле того, кто разорвал твою душу в клочья, или того, кто к этому причастен. И смеяться над мыслью «простить», и думать: месть есть деяние, попытка сделать что-то, чтобы мир стал более справедливым, выбор сильных, а прощение — недеяние, смирение и пассивность, выбор слабых…

Но сколько мудрецов уже рассуждали на эту тему. Сколько раз приходили к тому, что месть, оплаченная кровью — порочный круг, выхода из которого нет.

Нет — пока кто-то не найдёт в себе достаточно сил не для мести, а для прощения.

Повелитель эльфов вдруг рассмеялся. Снова.

Только теперь в его смехе не было холода — одна лишь горечь.

— Солир пресветлый… неужели это правда? — его голос всё-таки сорвался, и не на шёпот — на хрип. — Я действительно был так слеп? Мог быть таким?

Хьовфин посмотрел на брата. Не на того, который стоял среди светлых за его спиной, а того, который ждал среди тёмных. Не на Фрайндина, на Эсфора.

От того, что я увидела в этом взгляде — колючая лапа тревоги, сжимавшая моё сердце всё это время, чуть разжалась.

Получилось. У нас получилось, чёрт возьми!

Получилось…

— Дурак, ослеплённый собственным гневом. Слепой и глухой… гордившийся тем, что может переступать через свои чувства во благо своего народа. — Сине-сиреневые глаза Хьовфина казались почти чёрными, но из точёных черт ушёл тот холод, что леденил их обычно. — Дэн, Фаник, Эсфор, брат мой…

Осёкся, не договорив. Впрочем, те, к кому он обращался, и так поняли, что он хотел сказать.

Эльфы не улыбнулись. Хотя Дэн пытался: я это видела. Пытался, но не смог.

Эльфы ничего не сказали, однако взгляды их сказали всё, что нужно. Что они тоже прощают всё, что требовалось простить.

И, вновь обратив взгляд на Алью, Хьовфин мягко, очень мягко — с интонацией, которой я никак не ожидала от него — произнёс:

— Я прощаю тебя, Альянэл из рода Бллойвуг. Как ты простил меня. Мир тебе… тебе и твоему народу.

…получилось?..

Повелитель светлых протянул руку владыке тёмных.

Нехорошее предчувствие родилось у меня в момент, когда их пальцы соприкоснулись.

Не поднимаясь с колен, я следила, как Хьовфин помогает Алье встать. Пытаясь убедить себя, что это бред: всё позади, и нельзя постоянно подозревать худшее. Но нечто внутри меня — наверное, та часть, которая привыкла не верить никому и ничему — беспокоилось и шептало, что всё не может быть так просто, что будет ещё…

…что оно обязательно случится — что-то плохое, что-то…

…поэтому, когда голова Хьовфина резко повернулась — с мгновенным, противным, пугающим хрустом — я не почувствовала ничего.

Наверное, именно поэтому.

Мгновение, которое владыка эльфов падал наземь, длилось вечность. Следующее, которое я завороженно вглядывалась в его мёртвое лицо, в глаза, даже не успевшие расшириться в удивлении, в беспомощно приоткрытые губы — ещё одну.

Увидела его убийцу, бившегося в магических путах позади тела, под взглядом Восхта, воздевшего руки к тёмному небу: с ужасом смотревшего на того, кто свернул шею его Повелителю, кого колдун остановил всего миг спустя.

Один миг опоздания, решившего так много.

И я не сразу поверила в то, что увидела.

— Да как ты смеешь! — закричал Фрайн. — Как смеешь жать руку этой мрази!

Он рвался из невидимых верёвок, опутавших его по рукам и ногам, не глядя ни на Восхта, ни на нас. Лишь на Фина, лежащего у его ног, убитого его рукой.

Только вот у меня создалось смутное ощущение, что сам Фрайндин этого не понимает: того, что брат уже не может его услышать.

— Ты правда решил заключить с ними мир? С ними?! — кричал эльф, и ярость безжалостно искажала его юное красивое лицо. — С теми, из-за кого мы столько страдали? Ты страдал, весь наш народ страдал, и я страдал, я!

— Дядя… — прошептал Фаник.

Дэнимон рухнул на колени подле отца, лихорадочно пытаясь отыскать отсутствующий пульс. Морти рядом со мной прижала ладонь ко рту, Эсфор стоял, будто обернувшись мраморной статуей.

Эльфы, люди, дроу, колдуны — все смотрели на происходящее, застыв, лишившись дара речи.

Не может быть, чтобы Фрайндин…

Алья потрясённо отступил на шаг.

— За что? — вымолвил Повелитель дроу.

— А вы! Вы всё испортили, всё! — Фрайн, замерев, вскинул голову, и в зимней синеве его глаз полыхнула ненависть. — Что за жульничество с тем, чтобы всех усыпить? Это нечестно, нечестно, нечестно! Я победил, я уже победил! Это была такая прекрасная игра, зачем вам понадобилось её портить?!

Он снова остро напомнил мальчика, маленького обиженного мальчишку… и вместо вопросов, метавшихся в сознании в первый момент — всплыли ответы. Вернее, воспоминания.

Которые наша усыплённая бдительность благополучно отправила на задворки сознания.