Интегрировать свет

– Никому в голову не могло прийти даже то, что Авэндилль вообще считает её соперницей. Ты слышала, что говорил Фаник: если эта девочка действительно ненавидела его мать и любила его отца, она крайне искусно это скрывала. И продолжает скрывать до сих пор. – Лод удовлетворённо отложил серебряное кольцо на столешницу. – Может, она и ни при чём. Кто знает. Но сейчас нам проще найти того, кто заказал наёмникам убийство принца, а не расследовать преступление восемнадцатилетней давности.

– Брось. Ты наверняка тоже думаешь, что это сделал один и тот же человек. Или эльф. – Я азартно подалась вперёд. – Авэндилль избавилась от Повелительницы, потом, дождавшись удобного случая, от её сыновей. И вот Хьовфин снова бездетный вдовец, а королевство снова нуждается в наследнике. Здравствуй, повод снова заключить брак по расчёту – а кто у нас самая подходящая партия? По-моему, всё сходится.

– Это лишь теория. Нам же стоит опираться на факты. И эти факты у нас появятся завтра, когда мы наведаемся к «старшаку». – Колдун посмотрел на меня. – А вы с Фаником неплохо ладите.

Он сказал это без одобрения, без осуждения, без насмешки. В своём обычном констатирующем стиле. И будь на его месте кто угодно другой, я могла бы подумать, что он ревнует.

На миг мне захотелось подыграть и посмотреть на его реакцию; но даже если не брать в расчёт, что я не имею на это никакого права и его мне не обмануть – это будет одной из тех истинно бабских манипуляций, которые я всегда терпеть не могла.

– Да. Неплохо, – просто сказала я, прежде чем тихо, коротко посмеяться. – Я даже думала сегодня, насколько всем было бы легче, если б я влюбилась в него, а не в тебя. Всем, включая меня.

Он ничем не показал, что не ожидал моих слов. И смеяться вместе со мной не стал.

– Да. Пожалуй, – опустив взгляд, Лод коснулся серебра кончиком указательного пальца. – Я тоже иногда думаю, насколько было бы легче, если б я отступился от Морти. Не всем, но многим. Включая меня. – Его палец скользнул по гладкой металлической кромке, точно стирая невидимую пыль. – Но в этом мире есть очень немного вещей, после которых я возненавижу сам себя, и предать её – одна из них.

Я тоже ничем не показала, что не ожидала ответной откровенности.

Нет, тебе нечего стыдиться, Лод. Ты верен ей и верен себе. И ирония в том, что если бы ты предал свою принцессу, то тебя возненавидел бы не только ты сам: у меня с детства слишком болезненное отношение к мужчинам, которые предают своих женщин. Это определённо смешно, но если б ты оставил Морти ради меня, то ничего не приобрёл бы в моих глазах. Только потерял.

Почему я настолько ненормальная?

Я следила за его пальцем, неторопливо обводившим край ошейника, вычерчивая идеальный круг, – и смутная догадка, зародившаяся вчера, перешла в уверенность.

– Ты ведь сам не следуешь собственным советам, – вполголоса произнесла я. – Ты говорил мне, чтобы я давала выход боли, однако сам даже не думаешь давать выход своей.

Он не поднял взгляд, но рука его замерла.

– Мы с тобой похожи. Чем мне было больнее, тем меньше я всегда старалась это показывать. И ты… тебе ведь очень больно. Из-за Морти. Из-за того, что она не может быть только твоей.

– Я никогда и мысли не допускал, что она может быть только моей. – Лод так и не посмотрел на меня. Голос его остался бесстрастным, и лишь рука вдруг упала на стол резким, отчаянным жестом. – Но да, мне больно.

Я всматривалась в его светлые глаза, устремлённые вдаль. Он казался таким же спокойным, как обычно, но я уже знала его, так же как он знал меня, и могла различить ту усталость и ту печаль, которые он прятал за своей спокойной маской. И в мыслях снова зазвучал гадкий шепоток: «Он страдает не из-за тебя, он никогда не будет так страдать из-за тебя…»

Заставивший меня с отвращением сжать кулаки.

Ревность – одна из самых мерзких и низких вещей, какие только бывают на свете. Мелочное порождение собственничества, толкающее на страшные слова и страшные поступки. Её считают катализатором для любви, но на деле она никак не может им являться: потому что в любви не должно быть ничего мерзкого.

Даже когда я встала с кресла, Лод так и не повернул головы. Может, подумал, что мне не понравился его ответ. Может, решил, что я ухожу.

Наверное, поэтому он едва заметно вздрогнул, когда я, прижавшись сзади к его спине, обвила его шею руками.

Ему больно, и мне плевать на причины. Ему больно, а я люблю его, и я не хочу, чтобы ему было больно. Но я никогда не умела утешать, не умела находить добрые и ласковые слова, не умела угадывать, что человеку нужно сейчас услышать; и поэтому просто обняла его, уткнувшись носом в волосы цвета мокрого песка, легко и горько пахшие полынью. Ничего не говоря, не напрашиваясь на ответную ласку – просто потому, что сейчас это был единственный способ, которым я могла дать ему хоть капельку тепла. Зная, что он не поймёт это превратно.