Интегрировать свет

Он никак не реагировал. Да я и не ждала реакции. Поэтому, когда мою ладонь порывисто перехватили и прижали к губам, настала моя очередь вздрогнуть.

Поцелуй коснулся моего запястья с внутренней стороны, там, где бьётся пульс. В этом жесте я отчётливо расслышала даже не «спасибо», а «ты удивительная»: непроизнесённое, невысказанное, абсолютно ясное… и в тот миг, когда я поняла, что происходит, Лод резко разжал пальцы, а я, рывком отстранившись, попыталась вернуть сбившемуся дыханию привычный ритм.

Нет. Недозволительно. Неправильно. Нельзя.

Ещё пару мгновений он просто сидел спиной ко мне. Потом, повернувшись, заглянул в моё лицо – без тени смущения или неудобства, так, словно ничего не случилось.

– Знаешь, я часто вспоминаю те истории, которые ты рассказывала Кристе, – произнёс Лод. Обычным дружеским тоном, явно решив сменить тему. – Когда вы с ней учили риджийский.

Глядя в спокойное лицо Лода, мне вдруг трудно стало поверить, что минувший момент неправильной нежности действительно был.

С другой стороны, это вполне мог быть простой жест благодарности. Вполне целомудренный. Но мне стоило некоторого труда отмахнуться от шепотка, вновь зазвучавшего в моей голове: о том, что колдун не мог не знать, как этот жест подействует на меня – как и трогательное «наша девочка», – и что это прекрасный способ поддерживать мою милую иллюзию, что меня не просто используют.

Уж лучше и правда думать, что его не было.

– Истории… а, книги, которые я ей пересказывала? – Взяв себя в руки, я села обратно в кресло, очень постаравшись, чтобы мой голос тоже звучал не дружелюбнее обычного. – Так ты нас подслушивал?

Он усмехнулся:

– Ты говоришь так, будто для тебя это неожиданность.

И правда. Что это я.

– Слушать их… было так странно. – Лод качнул головой. – Твои предшественники говорили, что в вашем мире придумывают такие истории. Не научные труды, не летописи реальных событий, а просто истории. Людей, которые никогда не жили, и их приключений. И это записывают… печатают… в книгах, чтобы другие тоже могли это читать.

Он говорил об этом так, словно обычный человек, вдруг столкнувшийся с магией. Забавно… для меня этот мир – сказка, о которой я читала в книжках; но для него таковым является наш.

– Так и есть. Неужели у вас нет тех, что сочинял бы… легенды, сказки?

– Легенды – да. Но они либо повествуют о богах и сотворении нашего мира, либо основаны на том, что точно было когда-то. И сказки есть, только они короткие. Совсем не такие… масштабные, как те истории, о которых говорила ты. Их не видят смысла записывать, только облекают в песни. У вас же есть песни?

– Конечно. И стихи.

– Стихи?

– Ты не знаешь? Это… как если из песни убрать музыку. Оставить только слова.

– Но песни ведь не звучат без музыки. Не производят впечатления. Если не умеешь петь, проще просто пересказать ту историю, о которой они сложены. Своими словами.

– О, стихи производят впечатление. Ещё как. Но там зачастую нет истории, нет чёткого сюжета. Чистые эмоции. И пересказывать, о чём они, напрасная трата времени. В таком-то виде они уж точно не произведут никакого впечатления.

– Нет истории?

В кои-то веки я видела, как глаза Лода ширятся в изумлении.

Я растерянно пощёлкала пальцами, едва ли не впервые в жизни жалея, что я не гуманитарий. Они-то наверняка сумели бы облечь объяснение в красивые слова, рассказав о поэзии с таким же воодушевлением и восхищением, с каким я готова вещать про формулы.

Однако какой открывается простор для деятельности, если мы переживём эту передрягу и благополучно добьёмся мира. Учитывая, что я хотя бы приблизительно представляю, что такое печатный станок, и то количество литературы, которое хранится в моей голове… Да и мои научные познания наверняка позволят привнести в риджийский быт много полезных вещей. К сожалению, я вряд ли сравнюсь с некоторыми книжными попаданками, которые невесть откуда знали всё на свете – от швейных премудростей до устройства двигателя внутреннего сгорания – и затевали техническую революцию, разом двигая средневековое королевство лет на шестьсот вперёд. Но я действительно знала многое.

Впрочем, обо всём этом нужно думать только в том случае, если я вдруг не вернусь домой. Вдруг.

– Проще показать на примере, – сдалась я. – Хочешь послушать мои любимые?

Лод кивнул, и я прокашлялась, стараясь не чувствовать себя на уроке литературы. Всегда смущалась и терялась, становясь объектом всеобщего внимания, а посему стихи из школьной программы я читала абсолютно отвратительно, пусть даже получая свои пятёрки.

Но общество Лода не заставляло меня ни смущаться, ни теряться. И ему я могла читать лишь то, что мне действительно хотелось прочесть. То, что мне действительно близко.