Интеллектуальная история России: курс лекций

Иной методологический прием написания дополнений, а также их стилистическая мозаичность (в ряде мест идет официально-деловой стиль) можно оправдать спешкой, а отсюда и небрежностью их подготовки. Но думается, это не совсем так. Все сюжеты «Синопсиса», рассказывающие о событиях, произошедших после XIII в., имеют второстепенное значение относительно основного замысла книги. Этот замысел указан на титульном листе сочинения – «краткое описание от различных летописцев, о начале Славенскаго народа». Вот первая задача, стоявшая перед автором «Синопсиса». Следующая задача, также вынесенная в заглавие, звучит: «о первых Киевских Князех, и о житии Святаго Благовернаго и Великаго Князя Владимира, всея России первейшаго Самодержца». И уже последняя задача автором обозначена: «о Его Наследниках (Владимира. – С.М.), даже до Благочестивейшаго Государя Царя и Великаго Князя Феодора Алексиевича, Самодержца Всероссийскаго».

Репрезентацию прошлого Гизель провел, решая именно первую задачу. Не случайно в заглавии она представлена более крупным шрифтом. Если говорить об эпистемологическом аспекте проблемы, проблемы соотношения текста «Синопсиса» с исторической реальностью, то можно убедиться в том, что Гизель свою «реальность» даже не пытался защищать. Его рассказ о происхождении славян далек от «объективной» реальности прошлого не только для нашего восприятия, но и для авторского. Он не утверждал истинности, а рисовал только общий образ прошлого. Однако и в этом случае он чаще всего закрывал свой субъективный взгляд на вопросы прошлого аргументами к авторитетам, к древнерусским летописцам, польским и чешским хронистам и даже сталкивал друг с другом их мнения.

Материалы о древностях славян, которые как стереотипы подавались в источниках, то есть в сочинениях, в первую очередь западнославянских книжников, приводились автором «Синопсиса» как некая данность. Именно в этой части произведения мы находим много «мифов», но не следует забывать, что эта страница истории многих народов Центральной и Восточной Европы переписывалась и переписывается соответственно потребностям настоящего. Осознавал ли Гизель, что он подменяет «реальную» историю мифологизированной? Мы думаем, этот вопрос его мог совсем не интересовать, во всяком случае, при решении такой частной задачи, как написание текста «Синопсиса». Потому что в первой части сочинения, там, где описывалась судьба славянства, вплоть до первых древнерусских князей, нет «беспристрастной», трезвой истории. Эта история писалась киевским ученым, как и его западнославянскими и московскими коллегами, для выполнения определенной социальной функции, для прославления определенного этноса и оправдания сомнительного прошлого.

Мифологемы формировали склад ума и социальные устои (например, теория сарматизма у польской шляхты), поэтому имели неоценимое значение для просвещенных кругов населения, будучи явлением исторической культуры своего времени. Эта культура еще была под влиянием библейского сознания. Если обыденное сознание у такого видного представителя восточнославянского просвещения, как Гизель, было уже в немалой степени рациональным, то книжная традиция диктовала ему и его коллегам определенные условия, правила, по которым они должны были писать, и только в случае следования которым ученых и могли принимать в обществе как ученых. Только с помощью устоявшейся христианской книжной традиции вместе с ее мифологемами и мог в то время ученый изобразить образ славянского прошлого, включенный в мировую историю. Поэтому для него самого это был символ истории любимого им народа. И он таковым являлся только в контексте культуры его времени. Любой исторический нарратив всегда создавался и создается не для прошлого, а для своего настоящего, и только рефлексия о такой стороне исторического письма может ослабить зависимость исследователя от практического отношения к прошлому.

Попав в иной культурный контекст, гизелев символ (созданный целой плеядой чешских, польских, украинских и московских книжников) перестал выполнять свои функции. Одних представителей русской науки он раздражал своим архаизмом как С.Е. Десницкого во второй половине XVIII в.[205]; в конце XIX в. П.Н. Милюкова[206], а сегодня Л.И. Новикову и И.Н. Сиземскую, подчеркивающих, что эта книга «испорченный пересказ» древних летописей[207]. Другие возносили и, что поразительно, продолжают его возносить (повторяя его положения), мы это выше уже увидели. Приходится констатировать, что, к сожалению, никто не попытался понять книгу. И первые, и вторые, не учитывая времени создания «Синопсиса», стали допускать различные интерпретации его сообщений. «Синопсис» винили и винят во многих грехах. Значит, беда этой книги состояла в том, за что совершенно нельзя винить ее автора. «Беда» этой книги заключалась в длительном переиздании, переиздании в том обществе, которое уже переросло «Синопсис», но продолжало его читать.

Надо учесть и место, в котором настойчиво издавали сочинение Гизеля, – это императорская Академия наук.