Интеллектуальная история России: курс лекций

Как можно заметить, была разница в документальной фазе историографических операций спорящих сторон. В их объяснительных стратегиях также есть черты отличия. Ломоносов не всегда следил за логикой своего объяснения и не сверял между собой те произвольные изменения, которым подвергал сообщения исторических источников, например, заменяя летописных «старцев градских» на «старых городских начальников»[247], т. е. на княжеских чиновников. Пытаясь отстоять один из элементов старой московской культуры от нападок рационалистической историографии, Ломоносов защищал и свою источниковую базу голословным патриотизмом, заявляя: «сего древнего о Славенске (III тыс. до н. э.) предания ничем опровергнуть нельзя», и, несмотря на то что больше никакие исторические источники этого не подтверждают, подчеркивал, что сообщение о Славенске и Русе «само собою стоять может, и самовольно опровергать его в предосуждение древности славенороссийского народа не должно»[248].

Напротив, Миллер требовал точности в восстановлении исторических событий, стремился избегать всего того, что ни по каким историческим известиям доказано быть не может. Не создавая крупных обобщений, он обращал внимание на любое сообщение источников, подчинял свою работу описательности и подчеркивал: «Должность истории писателя требует, чтоб подлиннику своему в приведении всех… приключений верно последовать. Истина того, что в историях главнейшее есть, тем не затмевается, и здравое рассуждение у читателя вольности не отнимает»[249]. «Здравое рассуждение» позволяло Миллеру с рационалистических позиций объяснять некоторые места исторических источников, как например, летописное сообщение о «призвании варягов», которому он не стал полностью доверяться. Отказавшись от общепринятого взгляда, что варяжские князья были приглашены в Новгород на княжение, исследователь указал: «Но не безрассудно ли, что вольный народ, недавно еще пред тем угнетение от чужой власти чувствовавший, добровольно выбирает себе государя иностранца». Нет, братьев-варягов пригласили не властвовать, а для защиты от опасности, заключил историк[250].

У Миллера мы находим рационалистическое объяснение процесса градостроительства: древнерусские города строили не легендарные герои, а конкретные славянские племена, которым они и принадлежали: «Дреговичи построили Дорогобуж», кривичи Смоленск, «полочане – Полоцк», «главный Древлянский город был Коростень» и т. д.[251] Напротив, Ломоносов нередко ход исторических событий воспринимал и объяснял обычными для общественного сознания антропоморфными категориями. Он упрекал Миллера за то, что тот «упомяновения не удостоил» первых легендарных градостроителей, добавив, что «надлежало бы ему, предложив о Славене, Русе, Волгаре, Комане, Истере… и купно сообщить свое мнение, а не так совсем без основания откинуть»[252]. Русский ученый критиковал Миллера за то, что тот «опровергает мнение о происхождении от Мосоха (внука библейского Ноя. – С.М.) Москвы»[253]. Через некоторое время даже А.П. Сумароков – литературный оппонент Ломоносова – в VII явлении комедии «Ядовитый» высмеет писателей, веривших в происхождение Москвы от Мосоха, написав, что они «разинув рот слушали те твои похождения, которые тебе пригрезилися во сне и историю о Мосохе, рассказываемою тобою так ясно и точно, как бы у него был наперсником»[254].

Таким образом, фаза объяснения в историографических операциях Ломоносова и Миллера была разной. То же можно сказать о литературной фазе историографической операции. Повествовательная обработка исторического дискурса подчинялись у них разным требованиям. У Миллера они служат объяснению исторических событий, у Ломоносова литературным, риторическим задачам. Он даже советует Миллеру: «древних латинских историков необходимо читать должно, а, следовательно, и штилю их навыкнуть»[255] и труд историка не отделяет от труда писательского.

Ломоносов уделял пристальное внимание красочности своего рассказа, торжественности стиля описания важных событий. По некоторым примерам видно, что ученый использовал понравившиеся ему речевые обороты из чужих текстов, незначительно их обрабатывая и подчиняя нуждам своего письма истории. Так, сравнение Вступления к «Древней российской истории» Ломоносова и Prooemium (вступления) к «Методу легкого познания истории» Жана Бодена предоставляет возможность заметить такую дискурсивную операцию. Слова русского ученого «Когда вымышленные повествования производят движения в сердцах человеческих, то правдивая ли история побуждать к похвальным делам не имеет силы…», не что иное, как перефразированная мысль французского историописателя второй половины XVI – начала XVII в. о том, что если люди, награжденные любознательностью, наслаждаются даже баснословными рассказами, то какую радость они испытают перед правдивыми фактами?[256]