Интеллектуальная история России: курс лекций

Как указывает Ф.Я. Прийма, через некоторое время Вольтер вынужден был признаться в письме Шувалову, что «ему не было пользы от панегерика. Там только красноречие автора и похвала императору»[271]. Вольтеру нужна была история, а не риторическое произведение. Но французскому философу не понравилась и, казалось бы, историческая книга Ломоносова, – «Краткий российский летописец». В 1761 г. Вольтер написал Шувалову о книге Ломоносова: «Эта странная записка начинается рассказом о том, что древность славян простирается до Троянской войны и что король их Полимен ездил с Антенором на край Адриатического моря и т. д. Подобным образом у нас писали историю лет тысячу тому назад; подобным образом через Гектора выводили наше происхождение от Франкуса, и, по видимому, из-за этого хотят восстать против моего предисловия, в котором я указываю, как следует думать об этих жалких вымыслах»[272].

Вольтер, конечно, преувеличил количество лет, когда во Франции «подобным образом» писали историю. По крайней мере, ренессансное сознание французской элиты еще в XVI в. вполне активно конструировало свою национальную идентичность при помощи «легенды о Трое»[273]. Даже на исходе этого столетия известный историописатель Этьен Паскуа замечал, что не осмеливается ни разрушать, ни поддерживать мнение о древнем происхождении французов, так как это очень щекотливая для общества тема[274]. Подобный подход демонстрировал и Ломоносов, написавший о славянах, что у них «древность самого народа даже до баснословных еллинских времен простирается и от троянской войны известна»[275].

Буквально через десять лет в 1771 г. в «Дополнениях к общей немецкой библиотеке» появилась рецензия Фридриха Николаи на другую работу русского ученого «Древнюю российскую историю», где немецкий просветитель отметил ту же черту исследовательской работы Ломоносова, что и французский философ, – несоответствие ее современным требованиям, предъявляемым к историческим трудам. В рецензии объявлялось, что профессор химии Михаил Ломоносов написал историю, которые у нас не пишут уже лет 200. Автор совершенно не знает критического подхода к русским летописям. Без знания исторических приемов он говорит о скифах, сарматах, славянах так, как о них писали еще до начала XVIII в.[276]

Итак, важно заметить, что критики находили, в первую очередь, несоответствие исторических опытов Ломоносова требованиям, которые предъявлялись к историческим работам в середине и третьей четверти XVIII в. Как тут не вспомнить замечание С.Л. Пештича, что «не освободился Ломоносов вполне от влияния историографических построений XVII в.»[277] Иное отношение можно заметить к трудам Миллера. В 1761 г. другой ученый с европейским именем, пропагандист русской истории в немецких землях, А.Ф. Бюшинг хвалит его. В рецензии в немецком журнале он указывает, что исправлял ошибки Вольтера по исследованию профессора Миллера, и «этот ученый и знаменитый муж мог бы дать гораздо лучшую историю Петра Великого, чем все Вольтеры на свете»[278].

Миллера тоже критиковали и даже за отношение к «истине». Примечательно, что на последнее ему указал отнюдь не историк, а носитель популярного исторического знания. Первый русский академик В.К. Тредиаковский, присутствовавший на скандальном собрании (когда разбирали «диссертацию» Миллера) в Академии наук осенью 1749 г., причину конфликта увидел совсем не в научных ошибках Миллера, а в том, что общество от него ожидало не «диссертации», выполненной по правилам зарождавшейся науки, а «похвального» рассказа о прошлом. Тредиаковский указывал, что «благопристойность и предосторожность требуют, чтоб правда была предлагаема некоторым приятнейшим образом… нагая правда ненависть рождает… а гибкая… приобретает множество другов и благодетелей»[279].