Интеллектуальная история России: курс лекций

Нам следует вернуться к словам Вольтера, что после его критики древнего происхождения европейских народов им были недовольны. Кто они – эти недовольные? Ответ есть – это писатели и антикварии, видевшие в истории совершенно иные задачи, нежели те, которые начинает ей предъявлять зарождающаяся классическая европейская историография и философия. В период начала строительства национальных государств актуализируется историографическая культура, тесно связанная с общественным сознанием и выполнявшая практические задачи конструирования национального прошлого, а также контроля над национальной памятью. Ее истоки уходят в эпоху ренессанса в Западной Европе, а на востоке Европы в то же самое время книжники подводят идеологический фундамент под строительство Московского государства. Не случайно историки отмечают, что политически и национально ориентированные истории получили популярность, в первую очередь, в монархиях Западной и Северной Европы, особенно в Англии, Испании, Франции и России[280]. В XVII – начале XVIII вв. у Ломоносова было немало предшественников в западноевропейской, а также в западнославянской и даже южнославянской и восточнославянской (украинской) исторической мысли. Его европейские современники с чисто практическими целями создавали исторические нарративы. У Ломоносова оказались последователи (намного менее знаменитые) и в российской историографии. Таким образом, практика историописания, ориентированная на политические вкусы общества, в XVIII в. распространяется по всей Европе.

Позиционирующие такой тип исторического знания писатели изучали историю не ради нее самой, а для объяснения настоящего, и преследовали цель конструирования и/или «изобретения» национального прошлого. Делая предметом своих изысканий прошлое, они транслировали его в современную им жизнь для поучения читателя. Так, в шотландской истории, как замечает В.Ю. Апрыщенко, первая половина XVIII в. – «это период национализма и антикваризма, точнее национализма, принимающего форму антикваризма»[281]. Интересно отметить, что эту же тенденцию в русской культуре отмечал Н.П. Берков, подчеркнувший, что интерес к историческому прошлому России в XVIII в. был связан именно с развитием русского национализма[282].

В данном случае национализм как культурная форма, присущая сознанию европейцев Нового времени, не несет в себе никакой оценочной характеристики. В последнее время историки стараются более внимательно относиться к темам национализма и конструирования национальной специфики, оказавшимися доминирующими в исторической литературе XVIII в.[283] В России, в первую очередь именно у Ломоносова, мы находим желание организовать определенную русскую национальную память. Он защищал и оберегал национальное прошлое от «хулительства», заявляя, что в истории «не должно быть ничего такого, что бы российским слушателям было противно»[284]. Ломоносов конструировал прошлое при помощи блоков из древней и средневековой истории, выбирал примеры положительного образа России из московской, украинской и польской позднесредневековой литературы, чтобы «соблюсти похвальных дел должную славу». Ломоносов не мог к прошлому подходить «нейтрально», как того начинала требовать зарождающаяся историческая наука. Значит, спор с ее представителями был неминуем.

Риторичный стиль написания истории Ломоносовым – это лишь внешняя, барочная литературная обработка конструируемого им текста, а выбранная практика отношения к историческим источникам – не случайная, а вполне отрефлексированная. Она совершенно не говорит о том, что Ломоносов, как писал Милюков, оказался «ниже» уровня, который демонстрировал Татищев[285]. Ведь даже имевший меньше отношения к практике занятий историей, чем Ломоносов, писатель Сумароков смог посмеяться над теми, кто уверовал в сообщения польских и украинских позднесредневековых сочинений о Мосохе и Москве.