Интеллигенция в поисках идентичности. Достоевский – Толстой

Аргументов от «солдата» предостаточно и у Толстого. В небольшом рассказе «Николай Палкин» (1887) он описал героя, имеющего лишь одно, но важное сходство с Эйхманом. Это был девяностопятилетний солдат, всю жизнь прослуживший в армии. Он с энтузиазмом рассказывал собеседнику о зверствах и издевательствах офицеров над солдатами, о бесчеловечных убийствах в армии, о наказании солдат за малейшие провинности «загонянием сквозь строй палками», об ужасах военных бесчинств с мирным населением во время военных кампаний, в том числе и о своих собственных злодеяниях. При этом в его изложении не было ни переживания, ни раскаяния; ни одно военное преступление старик не считал таковым и не осудил. Любое зло, боль, насилие и смерть он оправдывал «гипнотической», как сказал бы Толстой, идеей своей солдатской доли и священной миссией воина, закрепленной в общественном мнении в магических понятиях патриотизма, славы и геройской жизни. Когда рассказчик попытался обратить его к совести (в данном контексте – это схоже с требованием самостоятельно осознать и оценить свою жизнь), старый солдат повел себя точно так же, как Эйхман на суде: он просто не понял вопрошающего и испугался.

Испуг старика был искренен: в чем может быть виноват исполняющий долг солдат? В данном случае «долг» для солдата – внешний императив – «устав», ни единой чертой не напоминающий кантовский моральный, но такой же категоричный в смысле исполнения. В толстовском звучании возникает жестокая формула: солдат не может не исполнять устава, но личность не должна стать солдатом. Здесь, как и во всем, Толстой был категоричен и бескомпромиссен, непримирим с самим собой времен «Севастопольских рассказов» и даже «Войны и мира». Толстой, как будто забыл, что у старика, скорее всего, никакого выбора не было изначально. Быть солдатом – такая же судьба русского мужика, как и его крестьянское предназначение.

Толстой-пацифист понимал всю порочность государственного оправдания насилия, в рамках какой бы логики это ни происходило: правовой или моральной. Зло становится окончательным, когда захватнические войны и убийства превращаются в священное исполнение долга; издевательства над бесправными членами общества становятся нормой политической и даже бытовой жизни. Худший вариант насилия для него – убийство и смертная казнь.

В итоге, человек, предавший себя, согласно Толстому и Х. Арендт, управляется лишь своим животным, а не духовным, началом, делающим его сопричастным безличному существованию (Das Man) и тотальной безответственности системы.

4.5. Национальный вопрос в «литературном зеркале» Л.Н. Толстого

С нашей точки зрения, никогда не существовало разлада между Толстым-писателем и Толстым-мыслителем. Его противоречия и двойственность кажутся нам мнимыми, возникающими только по одной причине: живая мысль всегда подвижна, творческое развитие никогда не может быть заморожено и догматично, будь то литературный текст или газетная заметка. Есть множество способов продемонстрировать целостность мировоззрения (или как точно заметила О.В. Сливицкая «мироощущения»[327]) Толстого. Как великолепно выразился Толстой: «Тайна в том, что “я” каждую минуту другой и все тот же» (Толстой, 55, 247).

Обратимся к национальному вопросу в понимании Толстого. Как нигде более этот «тайный прием» описания – быть собой и другим одновременно – должен быть использован в разговоре о нациях и национальном вопросе. Каждое слово, каждый вздох или фраза позднего Толстого мгновенно становились «достоянием» современников и потомков. Это была благодатная почва для огромного множества вымыслов, мифов, толков, в том числе, о его национальных пристрастиях, откровениях о любви и ненависти к тем или иным людям. С моей точки зрения, единственно приемлемым способом разговора о национальных проблемах у Толстого является понимание его религиозно-философской позиции, лежащей в основе всех возможных ответов на этот вопрос. Не следует, наверное, игнорировать его частные высказывания о евреях[328] или немцах[329], но и не стоит делать из них всеобщих выводов и в каждом художественном примере или фамилии искать националистическую подоплеку. Надо помнить главное: Толстому был близок человек любой национальности, разделяющий его взгляды по вопросу о смысле жизни, учение Христа, стремящийся жить по Его заповедям, и чужд каждый, кто стремиться к культу своего животного я, живет не по заповедям любви и ненасилия, а агрессии и обладания, жаждет земной славы и богатств.