Интеллигенция в тумане

Иначе обстояло дело в России, где в силу объективных обстоятельств отсутствовала развитая рационалистическая культура. В отличие от западноевропейской российская культура Серебряного века шла по "канату" рубежа веков без "страховки", без надежного социально-психологического обеспечения. В этих условиях рецепция Ницше, охватившая всю высокую русскую культуру - от эстетов и рафинированных интеллектуалов до социал-демократов и эсеров ("босяки" Горького, "инфернально-романтические" эсеровские боевики и т.д.) послужила спусковым крючком хаоса. Впрочем, конечно же, не единственным. В российских условиях антирационалистичес- кие эскапады культурной элиты резонировали с политическим радикализмом и с "русским бунтом", со стремительно вырывавшимся на поверхность российской истории анархическим инстинктом низов. В конечном счете два анархизма, "верхний" и "нижний", привели к торжеству стихии над какими бы то ни было установлениями, а затем к Революции и новому порядку, в котором для ценностей Серебряного века, таких как творческая свобода или художественная красота, закономерно не нашлось места.

Август 2005 г.

Примечания

1. Полный текст можно прочесть в журнале "Филолог" (2005. № 7), издающемся Пермским педагогическим университетом.

2. О "русском сомнении" в отношении "цивилизации" с ее "духом буржуазности" писал, в частности, Н.А. Бердяев: "Западные люди почти никогда не сомневаются в оправданности цивилизации, это чисто русское сомнение... Русские писатели, наиболее значительные, не верили в прочность цивилизации... Они полны жутких предчувствий надвигающейся катастрофы. Такой религиозной и социальной взволнованности не знает европейская литература, соответствующая цивилизации более установившейся и кристаллизованной, более оформленной, более самодовольной и спокойной, более дифференцированной и распределенной по категориям...". - Бердяев Н.А. Истоки и смысл русского коммунизма. М., 1990. С. 64.

3. Cм.: Эткинд А. Хлыст. Секты, литература и революция. М., 1998.

4. См. недавно изданную книгу американского историка Лоры Энгельштейн "Скопцы и Царство Небесное: скопческий путь к искуплению" (М., 2002), где собраны ужасающие нормальное сознание свидетельства религиозного радикализма нашего "народного христианства". К сожалению, как отмечали критики, работе недостает аналитичности и культурфилософских обобщений.

5. Бердяев Н.А. Указ. соч. С. 63.

6. См. его статью в "Вехах" - "Интеллигенция и революция".

7. Хоружий С.С. Серебряный век России как культурфилософский феномен // Культурология. Дайджест. ИНИОН. М., 2000. С. 58.

8. См.: Исупов К.Г. Катастрофический историзм Серебряного века // Социальный кризис и социальная катастрофа. Сборник материалов конференции. СПб., 2002 С. 226-29.

9. См.: Гайденко П.П. Владимир Соловьев и философия Серебряного века. М., 2001. Введение и раздел I.

10. Цит. по: Гайденко П.П. Указ. соч. С. 25.

11. Хоружий С.С. Перепутья русской софиологии // О старом и новом. СПб., 2000. С. 165.

12. См.: Там же. С. 167-168.

13. См.: Эткинд А. Указ. соч. // http://hrist-commun.narod.ru/kom-rel.html

14. В качестве одного из примеров назову книгу одного из критиков православия и православной церкви В.В. Розанова "Апокалиптические секты: хлысты и скопцы" (СПб., 1911).

http://liter.perm.ru/ess_rak5.htm

Из книги "Число π"

Вячеслав Раков

Пермский цикл / 1

* * *

Серое пламя напрасного дня.

Место на карте - в осеннем похмелье.

Впору полцарства отдать за коня,

Чтобы не слышать, как мелет емеля.

Чахлая Пермь над озябшей рекой

Косо свое нахлобучила имя.

Кто ей подаст на недолгий покой

И угостит по-приятельски "Примой"?

Кто перебросится с ней в дурака,

Град обреченный по-женски жалея?

Ходит по лицам слепая тоска

И наливаются известью шеи.

Общая чаша смертельных обид

В небе плывет тяжело и незримо.

Даже бессмертный здесь будет забыт,

Даже посыльные следуют мимо.

Что же ты, Пермь, человечья нора,

Так ненадолго тепла надышала?

Снова ты не просыхаешь с утра

И о своих не печешься нимало.

16.12.96.

 * * *

В ползучей Мотовилихе замри.

Здесь водятся местами упыри,

Здесь время не заметит, как пройдет

На колких ножках задом наперед,

Все выйдя у пьянчужек и котят,

Что на Висиме гроздьями висят.

Да, скифы мы, да, азиаты мы.

Ползут над Мотовилихой дымы,

Ползет трамвай под номером четыре

И Кама расползается все шире.

Над пропастью Рабочего поселка

Ночами - старушонки на метелках.

Здесь твой мужчина беден, но горяч,

Здесь выпит воздух до Кислотных дач.

Но ты, моя родная, не горюй

И после водки на воду не дуй.

В ударе мы и не боимся спиться,

Раз заглянув за раздвижные лица.

Пусть этот город высосан до дна,

Пусть грош ему, позорному, цена,-

Я за одно твое живое тело

Его прощу у легкого предела.

24.12.96.

 * * *

Мы были щенками, мы нянчили блох.

Отец отошел тридцати четырех.

Нетутошний лоб под ладонью июля

Вспотел от открытий. Он пил и мантулил,

А я, тот щенок, забывал, как умел,

Отцовские песни и как он их пел,

Пока не постигла премудрая кара -

И вздрогнул щенок от прямого удара.

Эгей, родовая ловушка Перми,

Прохлопай меня и обратно прими,

Мой остров сирен, мой сиреневый ад,