Интендант революции. Повесть об Александре Цюрупе

— Кулаки спрятали хлеб и продают на сторону из-под полы — в Костромскую губернию, по сто восемьдесят, а то и по двести рублей за пуд.

— Меняют на разные товары, а нам говорят: «Околевайте с голоду — ни зерна не дадим!»

— Если бы нам силу, а то ведь где ж ее взять?

«Так, — думал Александр Дмитриевич, слушая очередного ходока, и прикидывал: — Обязательно надо заставить искать хлеб не кого-нибудь, а самих голодающих в каждой деревне. И не просто голодающих, а объединившихся. Объединившихся! В этом вся суть. Именно! Так и в декрет записать необходимо. И в жизнь проводить только так! Вот тогда и сила появится. Совершенно ясно, откуда ее взять. Ясно...»

А ходоки все шли, все жаловались:

— Богатые хозяева говорят: «Теперь нет законов, и нам ничего не будет, делай что хошь».

«Нет законов? — снова задумывался Цюрупа. — Верно подмечено, господа богатые хозяева. Очень верно! Только будут вам законы, обязательно будут — и уж тогда не обижайтесь...»

Разговорчивый посетитель между тем развивал свою мысль, рисовал картину, как две капли схожую с той, что вчера рисовал другой пришелец из другой губернии:

— Был у нас в селе сход. Председателем волостного Совета избрали Савву Алексахина, секретарем — его родного брата Дмитрия Косого, оба завзятые контрреволюционеры. Кулаки и богатеи подвигаются к выборным, бедняки стоят в стороне. Председатель рисует мрачными красками власть Советов и говорит, что Москва не должна совать нос в наши дела — она нам не указ. Что же в результате? В результате мы просим отменить свободную торговлю и установить твердую цену, а они — Савва да Митька то есть и те, кто с ними, — вольную торговлю не отменяют, а продовольственный налог отменяют. А Митька, секретарь Совета, стало быть, так тот еще куражится: «До Москвы далеко. И она для волости ничего не сделает. А если приедут комиссары, то этим комиссарам надо глотку переесть», — так и говорит!

«Так и говорит, так и говорит... — про себя повторяет народный комиссар и тут же решает: — Тем более необходимы комитеты бедноты. Если во многих волостных Советах верх берут кулаки, мы не будем сидеть сложа руки. Действовать! Действовать!»

Однако не всегда удается сразу найти верный ответ, правильный выход из положения.

Вчера, например, приехал из Понырей командир продовольственного отряда. Толковый, основательный малый, с усами скобочкой, в тужурке, с маузером на боку — все как полагается, все чин по чину — питерский кадровый рабочий, партиец с девятьсот шестого, участник двух революций, Зимний брал, царских генералов в Ставке арестовывал — словом, бывалый человек, а приходит, тяжело и как будто виновато опускается у стола напротив Цюрупы и только руками разводит:

— Просто уж и не знаю, что делать, товарищ народный комиссар...

— Что такое? Говорите толком.

И командир-продовольственник начинает глуховатым, прокуренным баском:

— Значит, так... Хлеба мы нареквизировали там довольно, товарищ народный комиссар. Отправили его на ссыпной пункт — вроде бы все идет как надо. Да... Но не тут-то было. Кулаки по всей округе разослали гонцов: так и так, мол, отбирает Советская власть все продукты, какие только есть в селах, — не только хлеб, но и масло, и крупу, и яйца, а скоро и девок сверх шестнадцати годов реквизировать зачнут. Да...

— Да вы курите, курите, — подбадривает его Цюрупа. — Не стесняйтесь. Я тоже курильщик отчаянный.

— Да... — повторяет рассказчик протяжно, раздумчиво и продолжает: — Конечно, вокруг волнение поднялось. Отряды ихние, кулацкие то есть, организуются. С винтовками, с обрезами, даже пулемет откуда-то взялся — должно быть, с фронта запасливый хозяин прихватил.

— Даже пулемет?! — искренне удивляется Цюрупа.

— Именно! — подхватывает гость, оживляясь. — На полную серьезность дело идет. По всем дорогам ихние разъезды. Отряды кулацкие постепенно наш отряд обкладывают со всех сторон, но в бой, правда, не вступают.

— Не вступают? Отчего же? Как вы думаете?

— Кто их знает, товарищ народный комиссар? Издали все как-то на нас поглядывают, ждут чего-то вроде бы.

— А чего ждут? Как вы думаете?

— Чего ждут? Да, наверно, когда еще серьезнее все это завернется — гражданская война то есть. Да... Так вот. Только один раз за все время напали на нашего сопровождающего — боец из отряда хлеб сопровождал на ссыпной пункт. Остановили в поле четверо верховых, избили, две раны в голову нанесли, предупредили, что в другой раз убьют — пусть на себя пеняет, если согласится ехать, и все, больше ничего не было, никаких происшествий за полтора месяца. А тут вдруг заходим всем отрядом в один хутор, вернее, в деревню маленькую, всего-то двадцать шесть дворов. Зато дворы — один к одному, сплошь кулацкие. Обращаемся, конечно, как положено: так и так, граждане, сдавайте излишек хлеба для голодающих братьев — рабочих и крестьян. Но никто не сдает. Хоть бы пудик для смеху!

— Неужели никто? — насторожившись, придвигается к нему Цюрупа.