Интендант революции. Повесть об Александре Цюрупе

«Но почему этот Михайлов в январе жертвует собой, защищая богатства таможни, а в мае их разворовывает? Почему?!»

«Почему! Почему! — тут же передразнивает он себя. — О чем ты думаешь, когда речь идет о миллиардных ценностях? Но о чем мне думать?.. Во всяком случае, не о судьбе какого-то перерожденца! Особенно сейчас, когда тысячи людей вокруг гибнут от голода! О чем тут еще думать?! Дано же мне право расстреливать?.. И все же!.. Можно ли принимать решения в состоянии бешенства?»

Цюрупа вернулся к столу, взял уже остывший стакан, сделал глоток, другой:

— Вот что, Отто Юльевич! Поезжайте-ка в Питер. Давайте разберемся в делах комиссии осмотрительно, с толком, не торопясь. А с Михайловым пусть решит суд.

Вслед за Шмидтом в кабинете появился Свидерский. Он вошел, как обычно, прямо, решительно, походкой независимого и вполне уверенного в себе человека.

При виде его настроение у наркома несколько улучшилось: оно всегда улучшалось, когда Александр Дмитриевич видел Свидерского. Конечно, как у всякого, у Алексея Ивановича есть свои слабости, свои недостатки. При всей его небрежности и кажущейся отрешенности от забот о себе он довольно эгоистичен, а подчас и капризен, кое-кто даже считает его неврастеником. Должно быть, набалован еще в детстве, как необыкновенно способный ребенок. Но в общем это хороший, очень хороший человек, верный друг, отличный работник.

Кто бы лучше него мог организовать всю систему учета и распределения в Наркомпроде?

Кто так дельно и убедительно выступит в печати с отповедью меньшевикам или эсерам, мешающим строить продовольственный аппарат, встречающим буквально в штыки любое начинание Советской власти?

Кто объяснит так просто и обоснованно, так доступно и спокойно сомневающимся, колеблющимся работникам смысл сложнейших экономических процессов в постоянно меняющейся революционной обстановке и заставит каждого делать нужное дело, приносить пользу?

Думая о Свидерском, Александр Дмитриевич невольно перешел к мыслям о других своих товарищах — какая все-таки дружная, дельная подобралась у них коллегия! В других ведомствах, то и дело слышишь, ссорятся между собой, пишут друг на друга во все инстанции, поднимают на принципиальную высоту вопросы, которые порой выеденного яйца не стоят. А у них, в Наркомпроде...

Конечно, и у них бывают разногласия, споры, даже стычки! Без этого нельзя, немыслимо: полное единодушие возможно только на кладбище. Но при всем при том у них, в Наркомпроде, споры и потасовки бывают только — да, только! — по действительно принципиальным вопросам. И в конце концов все важнейшие вопросы решаются здесь единогласно. И отношения между членами коллегии остаются по- прежнему рабочие, дружеские, такие же, как у них со Свидерским.

— Да, так что же у вас, Алексей Иванович? — обратился к нему Цюрупа.

— Да что же... — развел тот руками так, словно был в чем-то виноват. — Подбили итоги нашей работы за май... Вот...

— Садитесь, садитесь! — Александр Дмитриевич хотел уже взять протянутую бумагу, но вдруг отдернул руку. — Уж не знаю, право, стоит ли смотреть. Просто боюсь взглянуть, честное слово!

— Да, итоги — мало сказать, плачевные...

— Что ж поделаешь? Возьмем себя в руки.

Помолчали немного.

— Сколько там у нас предполагалось всего для голодающих губерний? — спросил наконец Цюрупа, хотя цифру эту он рад бы, да не мог забыть ни днем, ни ночью, она снилась ему в редкие часы отдыха, не давала покоя за едой, за работой.

— Девятнадцать тысяч четыреста тридцать вагонов, — удивленно посмотрев на него, напомнил Свидерский.

— Та-ак. А сколько отправлено?

— Девятьсот шестьдесят три.

— Девятьсот шестьдесят три вагона?! Всего?! За весь май?!

— Да. Всего. За весь май.

— Я знал, что положение у нас критическое, по чтобы до такой степени!..

— Четыре и девяносто шесть сотых процента намеченного по плану.

— В чем же основные причины, по-вашему? Технические я имею в виду, конечно, не политические.

— А их сейчас ведь не разделишь, Александр Дмитриевич!

— Да, да, понятно! Действительно, сморозил глупость. Расстроили вы меня!.. Ждал, ждал этого... И все равно... как обухом по голове... Ведь мы же составили план, исходя из реальных возможностей, из реальных прогнозов на май! Девятнадцать тысяч четыреста тридцать вагонов — это и так негусто, это и так голодная норма для страны!

Свидерский неловко откашлялся и, как бы оправдываясь, продолжал:

— Около половины, а точнее, сорок восемь и пять десятых процента плана падают на такие сельскохозяйственные районы, как Таврическая губерния, область Войска Донского и Северный Кавказ.

— Да, мудрено сейчас получить оттуда хотя бы один вагон!..

— Далее идут губернии Вятская, Казанская и Курская. Из них предполагалось вывезти тысячу шестьсот тридцать вагонов. По разным причинам не вывезено ничего или почти ничего. Остальные пятьдесят один и пять десятых процента общего хлебного плана приходятся на долю губерний, могущих выполнить только часть наряда, и притом самую незначительную. Лучше других здесь по-прежнему выглядит наша, Уфимская, губерния, — Алексей Иванович невольно улыбнулся.