Интендант революции. Повесть об Александре Цюрупе

— Пожалуйте, пожалуйте, ваше сиятельство! — зазывали они и обтрепанную цыганку, и отставного генерала, и Александра Дмитриевича, и штатских с военной выправкой.

— Постимся, братие, постимся, — отмахнулся Цюрупа, лукаво и чуть виновато улыбаясь.

— Вроде бы не время! — заметил один из монахов — тучный, с одутловатым плоским лицом, похожим на сковороду.

— По новому стилю завсегда время! — лихо вмешалась личность неопределенного возраста и неопределенного цвета, но с определенным запахом сивухи и с лотком, висящим на шее. А на лотке чего только не было! Пуговицы и подтяжки, дамские украшения и аптекарские товары, колоды карт и молитвенники, детские соски и порнографические картинки — ни дать ни взять, ходячий универсальный магазин Мюра и Мерилиза.

А вот еще один торговец — китаец. Весь обвешан сорванной со стен чьей-то спальни обивкой и какой- то невообразимо пыльной дрянью, но не унывает, а знай нахваливает товар:

— Шибко шанго! Шибко шанго!

Еще «коммерсант» — уже из другого клана торгового интернационала: татарин. Еще... Еще!..

Да, ходячих мюров и мерилизов здесь хоть отбавляй.

Из корзины, неизвестно как держащейся на чьей- то голове, нарасхват идут копченые куры: покрупнее — десять рублей, помельче — семь.

— Отчего так дешево?

— Оттого что копченые.

— А отчего копченые?

— Оттого что несвежие, — философски замечает подвыпивший лоточник и многозначительно подмигивает Цюрупе.

Оживленно и весело в толпе. Разговоры вокруг самые что ни на есть животрепещущие:

— Вы слышали? Объявлена регистрация ценных бумаг.

— То аннулируют, то регистрируют! Вы пойдете?

— За кого вы меня принимаете?!

— Если регистрируют, значит, признают их ценность. Думаю, самое время скупать.

— Вы полагаете?

— А как же! Вон Краснов-то!.. Вы что, не слышали?.. То-то и оно! И так уже по семьдесят пять процентов дерут — это за аннулированные-то бумаги! Хи-хи-с!

— За «аннулированные»? Надо же!

— Почем червячки?

— Шестьдесят рублей фунт.

— Господи! Разорение! Хоть выброси аквариум.

— Ничего, мадам! Скоро черви подешевеют. Скоро все станем кушаньем для червей, как сказал Гамлет — принц датский...

— Не забыли — завтра состязания — полуфинал? Пойдете?

— А! Чего я там не видел?

— Ну уж это вы зря, мамочка! Команда «СКЗ», я вам доложу!.. Один голкипер Соколов!.. А бек Бочаров?! А центрхавбек Селии?! Если б не ударялся иногда в виртуозность, больше б думал об успехе всей команды!..

— А вот кто забыл купить рыболовные крючки?! Крючки рыболовные — самоловные! В наши дни рыбная ловля не развлечение, а пропитание.

«В самом деле!» — усмехнулся Александр Дмитриевич, вспомнив, сколько удильщиков сидит сейчас от зари до зари по берегам Москвы-реки.

— Норвежские крючки! Не нужны червячки!..

— А вот вафли — слаще меда, фабричная упаковка, пять рублей — дешевка.

— Знаем мы ваши вафли! Надысь принесла домой, а там щепки да битый кирпич. «Фабричная упаковка»!..

От края до края широкой улицы с бульваром посередине — платья, обувь, старая мебель, снедь.

— Сережки бриллиантовые есть.

— Почем?

— Семь тысяч.

И с видом заговорщиков двое отходят в сторонку — к стене Спасских казарм.

А у стены играют в «три листика». «Игроков» целая труппа: парнишка-банкомет лет семнадцати и четверо бритых, как актеры, господ в чесучовых пиджаках, в жестких соломенных шляпах, с золотыми перстнями на пальцах. Эти «партнеры» делают игру — заманивают какого-нибудь дядю, выгодно опроставшего свой мешок от сервиза из фамильной коллекции графа Юсупова, и банкомет забирает у него деньги с помощью нехитрой карточной манипуляции.

Разнообразие товаров вокруг удивительное, и покупатель находится на все, даже на сережки за семь тысяч!

Но и здесь Александр Дмитриевич был поражен тем, что увидел у обочины тротуара. Сидя на каменных плитах, пристроился торговец с большой бельевой корзиной. Торговец как торговец, ничего особенного. Подвернутый фартук, смазные сапоги, картуз. Видно, что не здешний (похож на прасола — в Москве такие не живут).

— Откуда? — спросил у пего Цюрупа.

— Курские мы.

В корзине у торговца — хлебные куски, навалом, гора кусков. Черствые. По фунту, должно быть, и более. Хлеб всех сортов. Александр Дмитриевич давно уже не видал такого: добрый, ржаной, испеченный в русской печке, со следами угольков и золы на нижней корочке, сеяный, белые, пшеничные горбушки, даже краешек кулича вызывающе смотрит из. угла корзины изюмными глазками.

— Почем торгуем?

— Разно. Этот вот пять рублей, то — девять, эта краюха — десять... шесть, восемь. Какую возьмете...

— Чего ж так дорого?

— Да нешто это дорого? Прошлый раз я до Питера добрался — вот там да! Там поторговал! Этакий вот кус — четвертная, а то и тридцатка! И только дай, только покажи! «Дорого»!.. Видал бы ты меня здесь, кабы не заградиловка тамошняя: ни умаслить ее, ни обойти — лютует...

— Откуда ж у тебя столько кусков?

— А это, видишь, — охотно объяснил «прасол», — у нас в Курске компания образовалась... вроде как бы нищих. Побирушками их у нас зовут. Вот они, значится, нанимают мужиков, которые посправнее, возить куски в голодные, значится, края.