Интендант революции. Повесть об Александре Цюрупе

— А! Будь ты неладна! Ну? Что там?.. «Передать срочно: ввиду перерыва железнодорожного сообщения севернее Царицына мы решили весь груз направить водой, стянуть все баржи...» Правильно! Очень хорошо! — Цюрупа притворил дверь и так, не одеваясь, стоя посреди номера под тускло светившейся лампой, продолжал читать. — «Отправляем полмиллиона пудов, главным образом пшеницы, тысячу пятьсот голов скота. Несколько десятков тысяч пудов хлеба уделили Туркестану, Баку. Погрузку начинаем утром, кончим в два дня и направим весь караван. Укажите срочно по прямому проводу, а не телеграммой, ибо телеграммы запаздывают, укажите, куда направить груз, на какую пристань. Подробности сообщим завтра дополнительно. Сталин. Якубов. 17 июня 12 час. ночи».

Так хотелось спать! Так не хотелось одеваться и идти к прямому проводу! Но ведь ответить надо срочно...

Когда Цюрупа возвратился в свой номер, сна как не бывало. Он ворочался, ворочался с боку на бок, думал о Царицыне, о том, что если удастся переправить оттуда хотя бы два с половиной миллиона пудов хлеба, то можно будет продержаться до нового урожая; потом представилась ему Маша. Тоже, наверно, не спит сейчас? Ох как ей несладко теперь там, в Уфе!..

Потом вспомнилось ему, что со всеми этими царицынскими делами в наркомате как-то ослабло внимание к заготовкам в Воронежской, Курской, в Тамбовской губерниях, а они могли бы дать свой миллион. Два с половиной миллиона из Царицына да миллион из этих губерний — вот и было бы совсем неплохо... Завтра же надо этим заняться. Не забыть бы только!

Он встал, зажег лампу, записал в блокнот, опять лег.

Да! Вот еще что! Обязательно надо настоять, чтоб немедленно отбили всю линию Царицын—Поворино! «Отбили»! Смешно! Будто без тебя этого не знают или не хотят... И все же. Все же! Вернуть ее! Восстановить! И держать! Держать под усиленной охраной! Во что бы то ни стало! Чего бы ни стоило!..

За всеми этими размышлениями он и не заметил, как пролетела короткая светлая ночь. А утром — снова телеграмма из Царицына:

«Я уже сообщал вам, что баржами мы себя обеспечили. Весь караван направим Саратов на Москву. Дополнительно о руководителе, о сортах хлеба и прочем могу сообщить только завтра. Караван будет сопровождать усиленный отряд. Погрузка продлится два дня. Все рабочие порта поставлены на ноги...»

И снова хлопоты, заботы, снова водоворот спешных, неотложных дел.

В Камышине установлен кордон, которым командует особоуполномоченный по продовольствию Василий Клинов. Это может дать в дополнение к основным заготовкам тысячи пудов хлеба, добытого у мешочников, не считая мануфактуры и других товаров, тоже годных для обмена на хлеб.

Но прежде всего надо, чтобы Наркомпрод утвердил этот кордон, так сказать, в правах гражданства.

Александр Дмитриевич немедленно делает это.

Следующее «но». Кордон останется пустой затеей, если пароходы, команды которых прослышат о нем, не станут заходить в Камышин.

И Цюрупа созванивается с наркомом путей сообщения Невским, едет к нему — добивается, чтоб НКПС дал распоряжение всему торговому флоту на Волге — всем пароходам, идущим сверху и снизу, обязательно заходить в Камышин, а командам приказ допускать на борт представителей кордона и не препятствовать осмотру судов.

Следующее «но». Камышинский совдеп всеми силами мешает Василию Клинову и его кордону в их деятельности.

Александр Дмитриевич спешит к Свердлову, к Ленину. В результате ВЦИК и Совнарком приводят в чувство Камышинский совдеп.

И таких дел за день набираются десятки.

А вечером, как всегда, Александр Дмитриевич на заседании Совета Народных Комиссаров.

Но почему так пристально, так странно смотрит на него Владимир Ильич?.. Склоняется над столом, продолжая слушать очередного товарища, что-то пишет и передает по рукам записочку. Кому бы это? Ему?!

Оказывается, ему:

«Смотрю на Вас и жалею Вас: надо бы Вам заменять себя Свидерским и отдыхать (в случае крайности он бы Вас вызывал)», — торопливо написано на листке.

Александр Дмитриевич взглянул на Ленина, чуть виновато усмехнулся и как бы в оправдание достал часы, черканул на записке: «3 часа ночи»...

«...Заменять себя Свидерским?» — думал он по дороге в гостиницу. — Пока стою на ногах, пока не валюсь, — извините... Вот доведу эту царицынскую эпопею до конца, тогда посмотрим... Сдохну, а доведу!..»

Он остановился у ограды Александровского сада и жадно вдохнул свежий, чуть сыроватый воздух.

Было уже совсем светло: стояли самые длинные дни — июнь — румянец года, лето в зените. Трава за оградой чистая-чистая, изумрудно-серебристая от росы, пахнет речкой и лесом. Липы, должно быть, вот-вот зацветут. Воробьи носятся по дорожке, отчаянно кричат и дерутся не на живот, а на смерть из-за конского «ореха». Им тоже туго сейчас — воробьям...