Интендант революции. Повесть об Александре Цюрупе

— Ну... туда — дней десять, там — хотя бы недельку, и оттуда... Вернусь не раньше чем к Новому году, Владимир Ильич.

— К Новому году?! Сегодня двадцать восьмое ноября. Та-ак... Двадцатого декабря вы должны приступить к работе.

— Владимир Ильич! У меня же нет аэроплана!

— Завтра заседание Совета Народных Комиссаров. Приходите непременно. Свердлов и я «окажем вам протекцию», — он иронически подчеркнул три последние слова. — В ЦК, надеюсь, вашу кандидатуру утвердят. И... Словом, будем ждать вас к двадцатому. Всего хорошего! До свидания!

Вторая глава

И опять дорога, та же самая: изматывающая, длинная, только станции — в обратном порядке.

Та же скованность, то же вынужденное безделье. Под стук колес то подумается о делах, ждущих тебя впереди, об Уфе, то вспомнится детство и представятся места, в которых родился и вырос...

Тихий, душный городок со странным названием — Алешки, затерявшийся в низовьях Днепра, отгороженный от мира песками, заросший абрикосами, сливой, черешней. Со всех концов влечет к себе городских мальчишек узенький переулок, ведущий к дому Вагиновых, где живет семья секретаря городской управы Дмитрия Павловича Цюрупы.

Но не сам Дмитрий Павлович, рослый, могучий потомок галицийских кузнецов, привлекает сюда мальчишек. И не жена его, Александра Николаевна, статная, дородная, в отличие от соседок, начитанная и довольно образованная женщина, хотя и вышедшая из семьи беглых крепостных графа Панина. Нет, конечно. Влечет мальчишек сюда то немаловажное обстоятельство, что здесь живет Сашко Цюрупа, старший сын секретаря, сорванец и затейник, какого во всем городе не сыщешь! Пятки потрескались, залубенели — хочешь, по стерне бегай, хочешь, по раскаленным солнцем каменным плитам редких здесь тротуаров. Весь в царапинах, ссадинах, выгоревшие вихры вразлет, кожа на носу лупится, не успевает нарастать. Что-что, а скучать с ним не станешь!

Позавчера собрал всю ватагу и повел на Конку: искупались, посидали в «чолны», перемахнули разом на тот берег, опять купались, пока не посинели, потом, согреваясь, носились и прыгали, «как Монтигомы». Потом Сашко объявил: «Хлопцы! Кругом океан! Мы на необитаемом острове!» Засели с удильниками в камышах, наловили сазанчиков да окушков, развели костер, наелись ухи. Правда, не мешало бы посолить ее, да и ложками бы есть способнее, чем наскоро оструганными щепочками, но ведь зато — «на необитаемом острове».

Вчера всей компанией залегли в лесочке возле бахчи, дождались, когда Султан-Оборотень, превратившийся на сей раз в деда Панаса, прикорнет, опершись на кленовый дрючок, и — «За мной! На штурм Шипки!» — нахватали неподъемных арбузов и дынь, а потом лакомились ими в лесочке и зарывали корки, чтоб «следопыт не набрел». И хотя дома в огороде у каждого девать некуда и арбузов и дынь, все же с полной уверенностью можно сказать: таких сладких, таких душистых дубовок никто из хлопцев до сих пор не пробовал.

А однажды Сашко с друзьями отправился на древний чумацкий шлях. Идут мимо них обозы: телеги, фуры с мукой, с вяленой кефалью, с солью. Бредут гурты черкасских быков, отары овец, гарцуют всадники. Скрип колес, запах дегтя и конского пота, пение старого цыгана, пылюган аж до самого горизонта!

Куда, зачем идет и едет столько людей?.. И сколько же разного люда на свете!

Впервые большие серые глаза мальчика становятся задумчиво-грустными: и хочется туда, куда едут эти люди, и жалко их почему-то, и чуточку обидно оттого, что никто из них тебя не знает и никогда о тебе не вспомнит, и еще оттого, что кроме тебя на земле много-много людей, а кроме Алешек много-много других городов, в которых ты никогда не был и, быть может, так и не побываешь за всю свою жизнь.

И невольно вспоминается, как отец однажды, придя со службы, за обедом пожаловался матери:

— Сорок процентов крестьян нашего богом спасаемого уезда — безземельные и живут впроголодь от корки до корки.

«Безземельные... безземельные...» — повторял про себя Сашко запавшее в память слово, и вдруг так жалко, так жалко стало ему тех крестьян, которые живут впроголодь, и захотелось, чтоб у всех: и у крестьян и у других, неведомых ему людей, что идут мимо и скрываются где-то за пыльным шляхом, — у всех, у всех была бы земля, было бы вдоволь сладких арбузов и дынь.

— Пап, — грустно, с какой-то неизъяснимой надеждой спросил он. — Почему они безземельные?

— Потому что людей на свете много, а земли мало.

— Мало?! — удивился Сашко. — Земли мало?! Почему же тогда у пана Скадовского ее сколько хочешь?

— «Почему»! «Почему»! — передразнивая, усмехнулся отец и смущенно посмотрел на мать. — Ты вот лучше бы ел кашу. Вырастешь — узнаешь.

Да... «Узнаешь»... Когда это еще будет?

Но это время пришло. Он узнал.

...И вот он, Александр Дмитриевич Цюрупа, товарищ народного комиссара первого в мире социалистического государства, стоит двадцать шесть лет назад перед франтоватым жандармским следователем и с вызовом, с плохо скрытой досадой, хотя и односложно, хотя и сквозь зубы, но отвечает на вопросы.

— Имя?..

— Отчество?..

— Фамилия?..

— Вероисповедание?..