Интербригада

– Значит, митинг-шествие, – редактор посмотрел в пресс-релиз, на котором красовался супрематический банан. – Называется: «Марш против русского национализма и сноса дома». С тебя репортаж. Объем не ограничен.

– А гонорары?

Редактор ничего не ответил и уткнулся в монитор.

XIV

Я снова отправился в офис «БАНана».

Перкин ходил с распухшим ухом – журналисты без конца звонили на мобильник и требовали комментариев.

– Мы возмущены! – кричал Перкин. – Чем? А о чем вы спрашивали? Вот этим и возмущены. Нет сил терпеть подобный произвол.

Перкин был искренен. Перкин действительно возмущался. Полчаса назад он отправил своих орлов за бутылкой, а они все не возвращались. Сил, чтобы терпеть, больше не было.

Кругом царило оживление. Перкин издал приказ: во избежание провокаций по домам не расходиться, всем ночевать в офисе. Провиант закупить до одиннадцати вечера.

Взад-вперед бегали мальчики и девочки – рисовальщики плакатов. Первая ступень в процессе оппозиционной эволюции. Низший класс. Вроде спартанских илотов. Им запрещалось пить и спорить с полноправными гражданами. Права гражданства можно было приобрести двумя способами: попасть в ментовку или бухнуть с Перкиным. Второй способ считался надежней.

Незнакомый юноша в модных очках инструктировал смертников, которые бросались под колеса бульдозеров во время сноса памятников градостроительства и архитектуры.

– Ave Perkinus! – восклицали идущие на смерть перед акциями, ни одна из которых пока не привела даже к легким травмам. – Moritori te salutant!

– Адью, – отвечал Pernicus. – А ля гер ком а ля гер.

На подоконнике курил «Беломор» зиц-председатель Мозжечок. Борис Аристидович Мозжечок числился организатором всех акций. Он и отсиживал положенные пятнадцать суток. Из нагрудного кармана Мозжечка торчала зубная щетка. Он сидел при Горбачеве-Освободителе и Андропове-Поработителе. При перестройке и демократии, при олигархии и авторитаризме. Временами он ездил посидеть в Белоруссию и Казахстан. Мозжечок потерял передние зубы и сохранил веру в человечество. Я его уважал.

В комнате без окон стояли раскладушки, на которых голодали то ли дольщики, то ли вкладчики, безбожно обманутые государством. Мимо них фланировали молодые люди с пивом и бутербродами. Секретарша Людочка пронесла поднос с курицей-гриль, аромат которой немедленно проник в носоглотки изможденных страдальцев.

– Закройте дверь, суки, – кричали то ли дольщики, то ли вкладчики, – имейте совесть.

– Сами встаньте и закройте, – обиделась Людочка.

– Сил нет, милая, – заныли дольщики.

– Тогда лежите и не пиздите.

Людочка проявила гуманизм и закурила пахитоску, перебивая куриный аромат.

– Ошиваются кто ни попадя, – секретарша обратилась ко мне за поддержкой. – Пользуются добротой Владлена Макаровича. Честное слово, боюсь сумочку без присмотра оставить. Вы согласны?

– Не знаю, – говорю, – у меня нет сумочки.

– Привет, – на горизонте показался Перкин. – Хочешь анекдот?

Зазвонивший мобильник спас меня от необходимости ответить вежливым, но решительным отказом.

Я уселся пить виски с видным банановцем, правой рукой Перкина Маратом Кайратовым. Марат всегда казался мне самым вменяемым из этой компании. О Перкине он отзывался презрительно. Банановские идеи его не волновали. Собственных он не имел. Вернее, имел, но идей было так много, что Марат менял их ежеминутно. Его выступления всегда интриговали полной непредсказуемостью.

– Я считаю, что Чубайса надо повесить, – начинал Марат. – Он такой же бандит, как Ходорковский. Я уверен, что вор должен сидеть в тюрьме.

– Это не ты уверен, это Жеглов сказал, – говорили Марату.

– Нет, – отвечал Марат, – я придумал это раньше Жеглова. Жеглов у меня позаимствовал, когда мы вместе отдыхали в пионерлагере.

– Жеглов не отдыхал в пионерлагере, – говорили Марату. – Он не мог позаимствовать, он вымышленный персонаж.

– Этого я не знаю, – говорил Марат, – но с Высоцким у меня были прекрасные отношения.

– Высоцкий умер, когда тебе было пять лет.

– Мы отвлеклись, – спасал Перкин тонущего друга. – Дайте Марату Алексеевичу спокойно договорить.

– О чем это я? – спрашивал себя Марат. – Да, вспомнил. Напрасно говорят, что Чубайс – вор. Он такой же вор, как Ходорковский. Но мы-то прекрасно знаем, что Ходорковский чист как слеза младенца. Я сам неоднократно об этом говорил. В том числе лично Ходорковскому, когда работал его заместителем.

– Когда это ты работал его заместителем? – спрашивали Марата.

– Прекратите перебивать докладчика, – кричал Перкин.

– У нашей партии есть замечательный лозунг, – продолжал Марат. – Честность – лучшая политика. Все присутствующие знают, что я никогда не вру.

– Ты на каждом шагу врешь, – говорили Марату, и даже Перкин не мог ничего возразить. Сам Перкин был опытным политиком и врал гораздо изящней.

– Честность требует, чтобы Ходорковский сидел в тюрьме, – говорил Марат. – Вместе с Чубайсом. Но Чубайс в тюрьме не сидит, поэтому оба должны валить в свой Израиль.