Интербригада

– Сварганенная субподрядчиками национальной идеи, – пояснил я, чем, впрочем, не внес особой ясности.

– Последний вопрос, – сказала Наташа.

– У меня вопрос по поводу убийства Ашота Гркчяна.

– Представьтесь, пожалуйста, – сказала Наташа.

– Неважно, – заявил телезритель. Где-то я слышал этот голос. Впрочем, мало ли я слышал голосов с кавказским акцентом. – Говорят, его убили мальчик и девочка.

– И чего? – спросила Настя. – Чего ты от нас хочешь?

– А не вы ли его убили?

Настя стояла с раскрытым ртом.

– Это вряд ли, – сказала Наташа.

Передача закончилась.

Наташа лично сняла с меня микрофон.

– Извини.

– Ты о чем? – Она улыбнулась. – Все отлично.

– Тебя уволят.

– С ума сошел? Завтра программу выставят в интернет, и я побью все рекорды.

– Тогда скажи спасибо.

Наташа поцеловала меня в лоб.

– Как покойника, – говорю.

– Мне кажется, твоя девушка на тебя рассердилась.

– Моя девушка?

– А еще мне кажется, что ты вляпался в порядочное дерьмо.

– Не представляешь, – говорю, – до какой степени.

Настю я догнал только на улице.

– Пошел вон.

– Ты чего?

– Пошел вон.

Я пожал плечами. Посмотрел ей вслед и снова пожал плечами.

Забрел в ближайшее кафе. Попросил пива.

– Вам какое пиво – светлое или темное?

– Светлое.

– Светлого нет.

– Тогда темное.

– Темного тоже нет.

– А какое есть:

– Никакого нет.

Пришлось заказать водки.

Я подсел к мужчине в усах и кепке. Сказал, что пятнадцать минут назад выступал по телевидению. Мужчина посмотрел исподлобья, допил пиво и ушел.

Я спросил, почему ему дали пиво, а мне не дали. Буфетчица ответила, что налила ему последнее. После чего отпустила две кружки мужчине без кепки и без усов.

Рассердиться должна была Наташа, а рассердилась Настя. Я нарушил все правила, но этот балаган поднимет Наташин рейтинг, а Настя – в обидках.

Я никогда не знаю, как себя вести, но иллюзорные миры иногда принимают меня, а реальный упорно отталкивает. Как недавний мужик в усах и кепке. Как буфетчица. Как гопники. Как врач-матерщинник.

Помню, в первом классе мы выбирали командира октябрятской звездочки.

– Кто достоин быть командиром второй звездочки? – спросила учительница.

Я встал и сказал:

– Я.

– А других достойных кандидатов ты не видишь? – спросила учительница.

– Нет, – сказал я.

Я получил четыре голоса «против» и один «за». Мой собственный.

«Наверное, с этого все и началось», – подумал я и заказал второй графин.

А может быть, с детского сада. Я хотел приручить улитку. Надо мной смеялись. Когда улитка сдохла, я устроил ей похороны. На них никто не пришел.

Я положил улитку в спичечный коробок и закопал. Откуда в детском саду я взял спичечный коробок? Не помню. Помню, что я стоял над могилой улитки и плакал. Не из-за улитки, а потому, что никто не пришел. Все меня посылали. Куда – не помню. Но куда-то определенно посылали.

«Держи свои чувства при себе, братан», – решил я. Нет, я не мог такого решить в детском саду.

Еще помню, как увидел мальчишек, поливавших друг друга из брызгалок. Я не знал устройства брызгалки, я до сих пор с техникой не в ладах. Я налил воды в стеклянную бутылку и пытался выжать из нее струю. Надо мною посмеялись и дали пинка.

Больше о раннем детстве я ничего не помню.

– Можно с вами поговорить? – спросила женщина в возрасте от тридцати до семидесяти.

– Нет, – ответил я.

– Между прочим, мне очень одиноко.

– Мне тоже, – сказал я и налил ей водки.

Она жаловалась на жизнь, но я не слушал. Заказал ей еще графин и ушел.

Переходя улицу, увидел ментов.

– Этих только не хватало, – сказал я и грязно выругался.

Я, собственно, хотел не сказать, а подумать. Но как-то само собой произнеслось вслух. Зигмунд Фрейд сделал бы по этому поводу немало ценных наблюдений, но мне было не до основоположника психоанализа.

Менты спросили документы. Я показал паспорт. Старший положил его себе в карман.

– Хорош, мужики, я просто пошутил.

Менты заржали. В принципе, их можно понять. На шутку моя тирада не тянула, хоть они и не были знакомы с особенностями моего юмора. В последнее время эти особенности я сам почти перестал узнавать.

– Давайте по-хорошему, – сказал я. – Забирайте деньги, а меня отпустите.

Менты снова заржали:

– Деньги мы и так заберем.

– Куда предпочитаешь – в отделение или в вытрезвитель? – спросил старший.

Мне доводилось бывать и там и там. Я предпочел отделение.

В обезьяннике было скучно. Хотелось курить, но сигареты забрали вместе с деньгами. Атмосфера располагала к тому, чтобы продолжить рассуждения.

Вот, говорят, бывают честные менты и продажные. Честных я, предположим, не встречал, но верю на слово. Вопрос в том, какие хуже. Честные не забрали бы у меня деньги, но отвезли бы в вытрезвитель. Деньги забрали бы там.

Если б в вытрезвоне попались честные, они отдали бы деньги и повезли меня в суд. А я не хочу в суд. Пусть лучше берут деньги. Я не хочу играть с ними по их правилам. К счастью, они тоже по ним не играют.

Значит, само деление ментов на честных и продажных ложно. Оно абстрактно, неконкретно, внеисторично. Правильнее делить ментов на приличных и неприличных. Один раз в жизни мне встретились приличные менты.