Интербригада

Я думал, без моих указаний она провалится. Без моих указаний получалось гораздо лучше.

Настя отбросила сантименты. Общалась со свойственной звездам развязностью:

– Нужно написать парочку текстов. В качестве фона к следующей передаче.

А потом Настя заявила:

– Лена говорит, что ты пишешь слабо. Может, стоит подключить других авторов?

– Кто такая Лена?

– Редакторша с телевидения. Ты ее знаешь.

Я сказал Насте, чтобы она собирала вещи и выметалась. Она собрала вещи и ушла.

В одной серьезной медико-психологической книге я читал интересные вещи. Женщины впадают в депрессию гораздо чаще мужчин. Потому что они любят пережевывать свои мысли. А мужчины более склонны к действию. Поэтому они гораздо чаще попадают в тюрьму.

Я не склонен к действию. И постоянно пережевываю мысли. И столь же постоянно впадаю в депрессию. Выходит, я женщина. По крайней мере человек с ярко выраженным женским началом. Гораздо более ярким, чем у Насти. Мне кажется, это повод впасть в депрессию.

Впрочем, тюрьма мне тоже светит. Небольшое, но утешение.

Через час позвонила Наташа и позвала меня в передачу. Я отказался и повесил трубку. Наташа перезвонила. Пришлось идти.

Она встретила меня на входе. Лично. Хотя обычно встречают специально обученные девочки на побегушках. Что-то случилось.

– Извини, – сказала Наташа.

– За что?

– За Настю. За твоего гребаного Сарпинского.

– Это вы его раскрутили, – заметил я. – В моих руках он был управляемым.

– Теперь неважно, кто виноват.

– В чем виноват?

– Вчера убили шестнадцать армян. Во главе с каким-то Саркисом.

Я вспомнил Саркиса. Может, не тот? Впрочем, к чему обольщаться? Я тут ни при чем – это главное.

– Никаких сарпинских у нас больше не будет, – говорила Наташа. – Мы и так с ним подставились по полной программе. Думали, рейтинг, а получилось…

Я не слушал. Думал, чего бы такого сказать позаковыристее. В эфире.

Я рассчитывал на сегодняшний эфир. Я должен быть в ударе. Первый раз в жизни буду говорить искренне. Гнев, прорвав плотину безразличия, польется из моей души бурным потоком.

В эфире я был – как всегда.

Потом мы сидели с Наташей и пили кофе. Вернее, она пила кофе, а я, разумеется, коньяк.

– Ты меня удивил, – сказала Наташа.

Я поинтересовался, чем именно.

– Мне не удалось тебя расшевелить.

– Я плохо говорил?

– Ты говорил нормально, – Наташе хотела еще что-то добавить, но не решалась.

– Продолжай, – говорю, – не стесняйся.

– В тебе не было ничего человеческого. Ни сочувствия, ни возмущения.

– Почему я должен кому-то сочувствовать? А тем более возмущаться?

Наташа заказала сто граммов мартини. Почему-то они все уверены, что вермут – благородный напиток. Нет, не все. Настя не пьет мартини.

– Может быть, ты и прав, – сказала Наташа. – Ты же не знал убитых.

– Я их знал.

– Кого?

– Этих армян. И Саркиса.

Я долго и прямо смотрел Наташе в глаза. Потом улыбнулся. От умной и находчивой Нэлли Прозоровской не осталось и следа. Передо мной сидела растерянная провинциалка Наташа Павлюк. Еще и мартини этот идиотский…

– Ты шутишь?

– Обычно я шучу остроумнее.

Наташа молчала. Не знала, что спросить. За такую паузу в эфире ее выгнали бы с работы.

– Откуда ты их знал?

– Саркис хотел меня замочить.

– За что?

Я промолчал.

– Но ты… – Наташа запнулась.

– Я не имею к этой истории ни малейшего отношения.

– Ты уверен?

Черт бы побрал этих умных женщин. Я понял, что она имела в виду. Конечно, имею. Я имею к этой истории самое непосредственное отношение. Это я придумал мудака Сарпинского. И еще кучу мудаков. Я имею отношение ко всему, что у нас происходит.

И что дальше? Я не могу все бросить. Вернее, могу, но не хочу.

Я сказал, что мне нужно домой.

– Тебе не нужно домой, – сказала Наташа. – Ты просто не хочешь быть со мной.

Это правда. Не хочу.

Я сидел дома. Точнее, я сидел в интернете и пил коньяк. Писал комментарии к собственным текстам. Убивал время и ждал, когда вырублюсь.

В дверь позвонили. Настя!

Я побежал открывать. Честное слово, побежал. В одном тапке. Распахнул дверь и уперся головой в чью-то грудь. На пороге стоял огромный лоснящийся скинхед. От него веяло злобой.

– Я – Мясник, – сказал скин.

Я не нашелся что ответить. Он источал опасность. Я ощущал ее запах.

– Ну что, крыса? – спросил Мясник. – Пришел час расплаты?

У Саркиса было страшно. Очень страшно. Но все-таки там была надежда. Было в этих армянах что-то театральное. Тогда мне казалось, что я сплю и усилием воли могу заставить себя проснуться. Сейчас я был наяву. От яви разило кожей и потом.

Мясник, отпихнув меня, по-хозяйски вошел в квартиру. Прошел на кухню. Сел за стол.

Я молился. Второй раз в жизни. В первый раз я молился на военных сборах.

Мы грузили снаряды в кузов грузовика.

– Аккуратнее, идиоты, – орал подполковник. – Вы хоть понимаете, что вы грузите?

Мы понимали, что грузим снаряды. 1946 года выпуска.

– Это ж снаряды! – не унимался подполковник. – Взрывателем об гвоздик – и разнесет всех к ебеней матери. Один рванет, детонация – и всю часть разнесет к ебеней матери.