Интербригада

Но, по собственному признанию, в мозгу Мясника переклинило. Он прочитал «Майн кампф» и какую-то «Исповедь росса», после чего немедленно создал братство «Славянское руно».

– Почему руно?

– Не знаю. Нора Крам посоветовал.

Мне казалось, я давно – вернее недавно – потерял способность удивляться. Но ноги сами собой остановились, а голова повернулась в сторону Мясника.

– Нора?

– Ты его знаешь.

Я не понял интонации – полувопросительная-полуутвердительная.

– «Славянское руно» не зарегистрировали, – продолжал Мясник. – Сказали, что руно – экстремизм. Руно разжигает.

– Это, – говорю, – правда. Руно разжигало в аргонавтах невероятные страсти.

– Потом расскажешь, – нетерпеливо перебил Мясник. – Мы подали жалобу в Страсбургский суд. Европейские эксперты говорят, что дело выгорит.

– Что за эксперты?

– Лоран Блан из Сорбонны, Лесли Фердинанд из Оксфорда и профессор Донадони из Болонского университета.

– Сомнительные, – говорю, – эксперты. Уж не Нора ли присоветовал?

– Он самый, – Мясник хмыкнул по-шариковски. – Пока суд да дело, назвались «Русским вызовом». Как только дело в Страсбурге выгорит, снова станем руном.

Мы подошли к высотке. Бывшее рабочее общежитие.

– Здесь у нас штаб-квартира, – сообщил Мясник.

– Прямо здесь?

Я имел право на удивление. Все рабочие общежития давным-давно заселены теми, против кого направлено идеологическое острие всевозможных славянских братств и дружин.

– Прямо здесь, – подтвердил Мясник. – В логове врага.

У входа в подвал стоял часовой. Мне вспомнился рассказ про мальчика, которого другие дети, играя в войнушку, оставили часовым и забыли. И он стоял на часах, пока не умер с голоду.

Или нет? Нет. Пока какой-то офицер не освободил его от данного слова.

– Бабай, – сказал часовой, которому, судя по раскормленной физиономии, голодная смерть не грозила.

Я подумал, что бабай – недостаточно солидный пароль для столь солидной организации. Мясник и часовой уставились на меня и молчали.

Я развел руками:

– Я не знаю отзыва.

– Какого отзыва?

– На пароль.

– Какой пароль?

– Ну бабай.

– Бабай – это я, – сказал часовой. – Кликуха такая.

– Не кликуха, а партийный псевдоним, – поправил Мясник.

Я представился.

Штаб-квартира располагалась в довольно большом зале с тремя тренажерами. Она показалась мне если не голливудской, то все же какой-то киношной.

На стене висело громадное полотнище с изображением Перуна. О том, что изображен именно Перун, я догадался по надписи «Перунъ». Сам грозный славянский бог походил скорее на Нептуна, имел длинную, как у Черномора, бороду, трезубец, а лицом поразительно напоминал Мясника.

На противоположной стене висела стилизованная свастика, на четырех концах которой сидели второстепенные славянские божества – Ярило, Велес, Даждьбог и загадочный Поелика. Напротив входа красовался плакат: «Перун + Адольф = Славянское руно». Видимо, плакат терпеливо дожидался решения Страсбургского суда.

Из-под штанг вылезли соратники Мясника, оказавшиеся Дучей и Компотом. Этих я вспомнил – видел во время стрелки с армянами. Вскоре, покинув пост, к нам присоединился Бабай. Мы прошли в раздевалку и уселись за стол, на котором стоял электрический самовар, накрытый кирзовым сапогом.

– Это теперь наш идеолог, – представил меня Мясник.

– За знакомство, – улыбнулся Компот и достал маленькую.

Мясник метнул в него гневный взгляд, каким бог Перун некогда метал гром и молнии в наших провинившихся предков.

– Ты чего? – забормотал Компот. – Я специально для гостя.

Гость, разумеется, не отказался.

Мясник с товарищами затянули, как они выразились, молитву-программу.

– Это еще что за фигня? – строго спросил я. Водка, надо сказать, врезалась в мозг моментально.

Говорят, начальственный тон безотказно действует на представителей восточных народов. Значит, скины определенно срослись со своими врагами. Мясник как-то обмяк и жалобно посмотрел на меня, будто хотел сказать: «Не надо бы так при подчиненных». Вслух же сообщил, что программа-молитва составлена на церковно-славянском. И в нее могли вкрасться отдельные неправильные идеи, поскольку смысла ее он не понимает.

– Это неудивительно, – сказал я и для пущей важности встал. – Потому что смысла в ней нет.

– Да ты че! – воскликнул Дуча.

– Это просто тарабарщина. Я изучал древнерусский в университете и могу судить.

– Да ты че! – воскликнул Дуча.

– Я уже догадываюсь, кто составил молитву-программу, – я повернулся к Мяснику. – Правильно?

– Ну да, он. Нора.

Мясник покраснел. Я не верил своим глазам. Впрочем, интересы дела не позволяли щадить чьи-либо чувства.

– Ваш Нора – шарлатан и прохвост.

– Да ты че! – воскликнул Дуча. В отличие от своего итальянского прототипа, он не блистал красноречием.

– Программу-молитву я перепишу. В ближайшее время. А теперь слушайте.

Я припомнил чеченского писателя Германа Садулаева и закатил программную речь:

– Ответьте мне, господа, кто приезжает к нам?

– Хачи! – воскликнул Дуча.

– Предположим. Но кто они?

– Хачи! – воскликнул Дуча.

– Заткнись, – сказал я. – Восточные народы консервативны по природе. Они чтут родовые связи, сорваться с места для них – дело исключительное, почти небывалое.