Интерлюдия Томаса

Но непроглядный мрак не показывает ничего, кроме лихорадочных рисунков нашего воображения. И когда мы делим абсолютный мрак с нелепой мумией, издающей кошачий визг через свой забитый пилой из зубов рот, то жажда света становится настолько сильной, что мы могли бы поджечь себя, чтобы его получить, если бы у нас была спичка.

К счастью, спички у меня нет, и я обхожусь без самосожжения, но у Джоли Хармони есть маленький фонарик, который она включает (если вам интересно моё обоснованное мнение) слишком медленно в таких обстоятельствах. Когда она, наконец, заставляет включиться этот небольшой осветительный прибор, то направляет его на меня, или, если точнее, к моим коленям, так как я сижу на полу коридора, когда свет гаснет, а высохший труп начинает пронзительно кричать, но вскакиваю на ноги резко, как коробка с подпружиненными зубочистками, из которой выскакивает послеобеденная деревянная иголка. Луч такой узкий, что освещает только одно моё колено, и вместо того, чтобы направить его влево, где уродливые останки были видны в последний раз, девочка направляет его вверх, на моё лицо, как будто забыла, кого она привела сюда, и ей требуется подтвердить мою личность.

Джоли двенадцать лет, а мне почти двадцать два, так что это моя обязанность – вести себя как взрослый в комнате – или в коридоре. Я не должен визжать, как маленькая девочка, потому что и сама маленькая девочка не визжит. До того момента, когда это приключение закончится, как любой обычный человек, я без сомнения сваляю дурака множеством различных способов; поэтому чем дольше я смогу сдерживать идиотское поведение, тем меньшему унижению подвергнусь, когда буду смотреть в её глаза при нашем прощании, прямо перед тем, как ускачу в закат с моим преданным товарищем Тонто[53]. Так что с большей уверенностью, чем ожидаю, я щурюсь от света и выдержанным тоном говорю:

– Покажи мне мумию.

Луч путешествует по моим окостеневшим рукам к пистолету, который я держу двумя руками, спускается от пистолета к полу, и затем по нему на несколько футов влево, обнаруживая, что мой наведённый вслепую прицел сбился. Существо, для которого у меня нет биологической классификации, всё ещё лежит на спине, в скрюченной позе обезвоженной смерти. Единственная часть, которая у него двигается – это левая рука, костлявые пальцы стучат по полу, как будто при жизни оно было пианистом и всё ещё продолжает отбивать какой-то джаз по клавишам.

Моё понимание до сих пор заключалось в том, что это павшее существо представляет собой высушенную кожу, окружающую хрупкий скелет, внутри которого содержится прах, к которому все создания – те из нас, кто является монстрами и кто не является – в конечном счёте, возвращаются. Мне нравится это понимание, и я могу его принять. А движущаяся рука – это уже слишком.

Я стою над этим созданием, держа пистолет, радостный от того, что руки у меня трясутся меньше, чем можно было ожидать, и определённо, меньше, чем руки восьмидесятилетнего человека, страдающего идиопатическим дрожанием.

Свет от ламп, расположенных по обеим сторонам коридора, появляется, и в этот же самый момент пронзительный крик мумии прекращается.

Когда Джоли выключает свой мини-фонарик и кладёт его на пол перед собой, я изумляюсь во весь голос:

– Что это за хрень только что была?

Она всё ещё сидит с перекрещенными ногами на сложенном одеяле. Пожимает плечами.

– Оно никогда не проявляется сильнее, чем сейчас.

– Ты сказала, что после «вуммм-вуммм-вуммм» ничего не происходит.

– А об этом забыла.

– Как можно забыть такое?

– Таких штук не бывает много. Это редкость. Движение руки – это что-то похожее на посмертный рефлекс или вроде того.

– У абсолютно обезвоженных мумий нет посмертных рефлексов.

– Ну, тогда это что-то ещё, – говорит она. – Я думала о том, чтобы разрезать Орка, знаешь ли, препарировать его, посмотреть то, что внутри.

– Это плохая идея.

– Орк безобидный. И я могу узнать что-то важное.

– Ага, ты узнаешь, что Орк не безобидный. А что на счёт того, как он кричал?

– Не кричал, – говорит девочка. – Рот не двигается. Грудь не поднимается и не опускается. И если ты подумаешь об этом, то вспомнишь, что звук был электронным, как «вуммм», только другой, глупышка. Это наводит на мысль о том, что нечто транслирует этот звук, и голосовые связки Орка или его кости, или что-то внутри него, возможно, работает как приёмник, который только что и поймал передачу.

Она сидит там на своём одеяле, как маленькая мисс Маффит[54] на скамеечке для ног, за исключением того, что если рядом с ней сядет паук, она не испугается. Она просто раздавит его рукой.

Я опускаю пистолет, давая Орку преимущество неопределённости.

– Боже ж ты мой, малышка, когда впервые отключился свет, и ты услышала это, ты была здесь одна?

– Ага.

– И ты вернулась?

– Как я и говорила, после этих лет с Хискоттом, я многого перестала бояться. Я увидела много ужасного. Я видела своего кузена Макси… убитого Хискоттом, и для убийства была использована моя семья.