Интерпретация музыки в контексте герменевтики

В эпоху позднего Средневековья, когда все более развивается светская литература, возникает необходимость обратиться для ее понимания к герменевтической методологии. Ключевую роль в этом сыграл Данте Алигьери (1265–1321), считавший, что его творения, трудные для понимания неподготовленным читателем, также нуждаются в истолковании с помощью герменевтических приемов. По примеру своих предшественников, он выдвигает положение о «четырех смыслах», в контексте которых должна рассматриваться и Библия, и светская литература. Смыслы эти следующие: «буквальный», «аллегорический», «моральный», «анагогический», т. е. «сверхсмысл». При этом поэт утверждает, что нельзя в процессе толкования текста «перескакивать» через ступени обозначенных смыслов. Это герменевтическая идея о множественности смыслов, заложенных в тексте, как религиозном, так и светском, – едва ли не самое важное положение в теоретических установках Данте.

Глядя на историю герменевтики с «птичьего полета», можно убедиться, что ее ключевая идея о возможности плюрализма интерпретаций единого текста, в разные эпохи преломлялась по-разному. Так, мысль Аврелия Августина о допустимости разных мнений об истине, связанных с личностным к ней отношением, не получает сочувствия ни у Данте, ни в эстетике Возрождения, ни в эпоху классицизма и Просвещения. В эпоху Возрождения вновь господствует античная идея о единственности истинного понимания, при этом утверждается положение о неправомерности сводить интерпретацию к четырем ступеням, т. к. возможны и другие интерпретации – психологическая, социальная, политическая и другие. Так, с одной стороны, расширялась сфера интерпретационных возможностей, с другой, – внутри каждой из названных сфер не предполагалось личностного толкования, вытесняемого понятием о незыблемости «верной» интерпретации.

В эпоху Реформации устанавливается более свободное, личностное отношение к Священному писанию, что дает толчок к дальнейшему развитию герменевтики. Однако этот факт не разбивает официальную установку на «правильность» интерпретации. Считается, что расхождения в эстетических взглядах могут существовать, но они должны касаться деталей, частностей. Эта теоретическая установка на практике подвергалась сомнению, что в дальнейшем должно было привести к утверждению мысли о плюрализме интерпретаций, кульминационной точкой которого стала эпоха модернизма.

Утверждение плюралистического отношения к эстетическому предмету мы находим у Канта. В его понимании, существует равноправие (правда, относительное) эстетических суждений; однако, при всей возможности субъективного фактора в восприятии искусства, оно не должно переходить неких границ в истолковании прекрасного, приводящих к произвольной интерпретации.

Так, в философских воззрениях Канта зарождается идея «гиперинтерпретации», развитая многими десятилетиями позже. Кант, в отличие от Данте, считавшего, что лучше всех понимает свое произведение сам автор, утверждал, что в произведении содержится не только то, что автор вложил в него сознательно. Учитывая тот факт, что в произведении воплощено еще и то, что автор воплотил в силу своей интуиции, читатель или критик (для нас, это – исполнитель) может понять художественный смысл текста даже лучше, чем автор. Эта идея, являясь аргументацией плюрализма в интерпретации, будет подхвачена и развита в эпоху Романтизма.

В романтическую эпоху возникает мысль, подготовленная еще Кантом, о том, что любой читатель, а, главное, критик, при восприятии художественного текста «наращивает» его смысл. Более того, это наращивание оказывается необходимым, т. к. без него акт восприятия не состоялся бы. Иными словами, «наращивание» смысла с самого начала присуще восприятию. При этом момент его субъективности не кажется романтикам вредным или мешающим понять текст; напротив, преодолевать субъективность не имеет никакого смысла. Этот взгляд обретает особую актуальность в XX столетии и, прежде всего, в эпоху постмодернизма.

Романтики выдвинули еще одну, на наш взгляд, интересную идею: для того, чтобы смысл текста «состоялся», необходимо сознание другого человека. Этот «другой» в творческом акте понимания обогатил бы этот смысл, открыв в нем те грани, о которых, возможно, автор текста и не подозревал.

Переориентируя это положение на деятельность музыканта-исполнителя, мы можем сделать следующий вывод: речь идет о том, что реализация нового смысла осуществляется уже другим человеком и этот другой дает новую жизнь произведению, открывая его для понимания еще новым «другим». Здесь вновь возникает идея диалога, становящаяся едва ли не важнейшей составляющей философской концепции М. М. Бахтина и «ключевой метафорой современной культуры» [1, 188]. Можно предполагать, что эта романтическая идея послужила основанием для П. Рикера утверждать, что культура живет благодаря интерпретации.