Несмотря на частую пометку «неизв.», происхождение этой фразы известно слишком хорошо, и есть надежда, что имя Уэйтса займет свое место, когда она неизбежно появится в будущих выпусках словаря цитат рядом с другими «пьяными» остротами, как-то: «Я всегда держу поблизости стимулятор — на случай если увижу змею, — которую я тоже держу поблизости» (У. К. Филдс) и «Если ты можешь лежать на полу без поддержки, значит, ты еще не пьян» (Дин Мартин).
При всей сомнительной оригинальности, v Уэйтса есть еще одна фраза, получившая признание и подобная «бутылочной»: «Гостям шампанского, а музыкантам шуму панского».
Множество других цитат из Уэйтса также имеют все шансы сохраниться для потомков. Фактически он становится одной из самых цитируемых фигур в рок-музыке, уступая только Бобу Дилану и Леннону/Маккартни/«Битлз». Вполне возможно, его будут помнить не столько как музыканта и сонграйтера, сколько как остроумного рассказчика, чья жизнь стала не просто жизнью, а произведением искусства — по образцу двух других чертовски талантливых поставщиков цитат — Оскара Уайльда и Ноэла Кауарда (
Сравнение может показаться излишне лестным, но к тому есть основания. Подобно афоризмам Уайльда и Кауарда, строки Уэйтса рождаются из публичных разговоров, песен и прочих продуктов творчества, разделительная черта размывается и со временем теряет смысл. «Пианино напилося, а не я» и «Какой еще дьявол, это просто бог надрался» переросли данные им при рождении права стихотворных строчек, как это случилось с «только бешеные псы и англичане торчат на таком солнцепеке» и «вот это мальчик» Кауарда. Или сравним слова Кауарда: «Есть женщины, как барабаны, — не ударишь, не получишь» из пьесы «Частные жизни» со вступлением Уэйтса к песне/монологу «Шальные годы Фрэнка» (которую он потом растянул до авангардного спектакля): «Осев в приличном районе, повесил Фрэнк свои шальные годы на гвоздь, что вбил он в лоб своей жене». Что отнюдь не значит, будто Уэйтс — обыкновенный пьяница и женоненавистник. Это часть образа бестолкового грешника, поданная в такой же иллюзорной и мнущейся обертке, как обаятельный цинизм Уайльда и аффектированная грубость Кауарда.
В основе приемов Уэйтса — уловки, позволяющие ему, подобно его блистательным предшественникам, вечно искажать правду, а еще преувеличивать, таскать у других, затемнять и сочинять заново свое прошлое. Долгое время он утверждал, что родился в желтом таксомоторе, дополняя рассказ всевозможными подробностями — «припаркованном в пешеходной зоне», «с включенным счетчиком», «Я заорал: „Жми на Тайм-Сквер!”». Еще он говорил, что в день его рождения скончался легендарный чернокожий блюзмен Лидбелли («и хочется думать, мы встретились в коридоре»). На самом деле он родился днем позже, но кто будет проверять?
Все это можно поднять на уровень литературы, где Уэйтс застолбил себе место, сравнимое по историчности и мифологичности с Диким Западом. Век спустя в этих своих владениях он велик, словно Клинт Иствуд (
«Помните меня? Я заказывал блоднинку, „файр6ёрд”... произошла ужасная ошибка!» (