Интервью. Невиновны во сне

— В шоу-бизнесе тот же подход, что и в цирке. Приходишь и через некоторое время узнаешь, что здесь есть специальные люди, которые ну как будто головы цыплятам откусывают. Нет, есть, конечно, воздушные акробаты... и всякие уродцы. Ты работаешь с тем, с чем ты пришел. Скажем, я пришел без ног. Но я могу ходить на руках или играть на гитаре. Выходит, главное, чтобы работать в этой системе, — это включить воображение.

Его голос — не голос простого работяги. Скорее простого работящего циркового уродца. Однако этот голос искренен, эпичен и правдив, он с честью и по праву представляет свой совершенно особый электорат. Что означает лишь одно: если бы в этой стране было столько же цирковых уродцев, сколько в ней работяг, Том Уэйтс был бы Брюсом Спрингстином.

Том Уэйтс полон информации. Наклоняясь ко мне поближе, он говорит:

— Паук-самец. Он натягивает в своей паутине четыре нити, потом отползает в сторону, поднимает лапку и начинает на них тренькать. Специальный аккорд, а знаете для чего? Чтобы привлечь паучиху. Любопытно, что это за аккорд...

Факты занесены в небольшой блокнот, содержащий также адреса, наброски песен и партии в виселицу — в эту игру он играет с младшим сыном. Его почерк — сумасшедшая волна из огромных корявых заглавных букв. Можно подумать, это пишет калека, которому приходится держать карандаш во рту.

Он листает блокнот, словно обрывки собственной памяти. Предоставив мне тем самым отличную возможность рассмотреть его лицо. Для пятидесяти с чем-то он хорошо выглядит. Почти десять лет не прикасается ни к спиртному, ни к другим стимуляторам, и это дает о себе знать. Больше не курит. Никакой отечности у подбородка. Ясные глаза. Четыре глубоких морщины бороздят лоб через равные промежутки, как будто их провели вилкой. В жизни Уэйтс гораздо привлекательнее (и даже красивее), чем на сцене и на экране, где, проигрывая войну за выразительность, часто пускает в дело загадочные гримасы, неуклюжие позы и нелепые взмахи руками, отчего становится похож (мне тяжело говорить такое о моем герое) на большую мартышку шарманщика. Но здесь, в полумраке старого ресторана, он само благородство. Судя по виду, в хорошей спортивной форме. И в моем воображении рисуется Том Уэйтс на беговой дорожке. В тренажерном зале. Одетый во что?

— Ага, вот еще интересно, — говорит он. — «Хайнц— пятьдесят семь».

Для иллюстрации он берет со стола бутылку «Хайнца—пятьдесят семь».

— Между тридцать восьмым и сорок пятым годами, — говорит он, — «Хайнц» продавал свои супы только в Германию. Это был алфавитный суп — с макаронами. Но кроме букв в каждой банке плавали еще свастики.

— Вы шутите.

Он ставит бутылку обратно на стол.

— Наверное, это называлось «макарастика».

Отличная история. Жаль, последующие изыскания

доказали, что это легенда. Не в ней дело. А в том, что она дает Уэйтсу пищу для размышлений. Дает ему пищу для размышлений о множестве разных вещей. О свиньях, например. Он переживает, что ученые в последнее время вживляют свиньям человеческие гены. Очевидно, чтобы сделать внутренние органы животных пригодными для пересадки в человеческое тело. С точки зрения этики, считает Уэйтс, это ужасно. Еще это очень странно действует на внешний вид свиней.

— Я видел фотографии, — задумчиво говорит он. — Смотришь на такого борова, и хочется воскликнуть: «Господи, да это же дядя Фрэнк! Прямо одно лицо!»

Что подводит нас к разговору о его жене. Весьма вероятно, именно жена показала Тому Уэйтсу фотографию экспериментального свиночеловека, поскольку она каждый день читает все четыре местные газеты и вырезает заметки с нелепыми историями. И можно поспорить, что не кто-нибудь, а она раскопала басню о макаронно-свастиковом супе. И если хоть один человек на свете слыхал о брачных аккордах самца-паука, то это почти наверняка Катлин Бреннан.

Но кто такая Катлин Бреннан? Так сразу и не скажешь. Самая загадочная фигура во всей мифологии Тома Уэйтса. Газеты и пресс-релизы описывают ее одними и теми же словами: «жена и давний соавтор певца с наждачным голосом». Ее имя можно увидеть на всех его альбомах, начиная с 1985 года. («Все песни написаны Томом Уэйтсом и Катлин Бреннан».) Она повсюду, однако невидима. Она недоступна, словно банкир, редка, словно единорог, и никогда не разговаривает с репортерами. При этом она — самая суть Тома Уэйтса — его муза, партнер и мать его троих детей. Иногда на концертах можно услышать, как он бормочет как бы себе самому: «Это для Катлин», прежде чем осторожно приступить к медленной и нежной «Jersey Girl».

Я никогда не видела эту женщину и не знаю о ней ничего определенного, кроме того, что рассказал мне ее муж. Значит, ее образ всецело сложился у меня в голове из слов Тома Уэйтса. Значит, она — ближайший аналог уэйтсовской песни во плоти.