Интервью. Невиновны во сне

Т. У. (усмехается): О! Ну, как... «Ты моешь, я вытираю». Все время нужно из чего-то выбирать, что-то решать. Ну, понимаете, мы будем писать песню о том, как были в круизе, или про поля-луга, или о борделе, или... это будет рапсодия, или романс, или рабочая песня, или кричалка? Что это будет? Форма сама по себе — это как чашечка для желе. Как любое другое дело, которое делается с кем-то вместе: «держи вот здесь, а я стукну» или наоборот. В такой работе появляется ритм. Я доверяю мнению Катлин во всем остальном тоже. Знающему человеку доверяешь всегда. Она много чем занималась. Я — Ингрид Бергман (Ингрид Бергман (1915—1982) — голливудская звезда шведского происхождения, лауреат трех «Оскаров».), она — Богарт. У нее есть пилотские права, а перед тем, как мы поженились, она собиралась уйти в монастырь. Я это пресек. Она знает все — от ремонта мотоцикла до крупных финансовых операций, а еще она отличная пианистка. Один из главных авторитетов по африканским фиалкам. Сделана из очень прочного материала. Это как суперженщина: стоит себе в развевающемся плаще. И все получается. Мы уже давно так работаем. Иногда ссоримся, но это из-за раздражения, а иногда все само лезет наружу, как картошка из земли, остается только удивляться. Она не любит, когда вокруг нее прожекторы. Очень закрытый человек, не то что я. (Смеется.)

«О.»: У вас репутация затворника. Вам это мешает?

Т. У.: С какой радости? По-моему, это даже хорошо. Отгоняет чужаков. Все равно что работать пасечником. Нет, если на рынке люди не сразу решаются к тебе подойти, это даже хорошо. Я не «Хихикающий клоун» и не Бозо (Хихикающий клоун — персонаж выходившей в 1970— 1977 гг. телепрограммы Мэри Тайлер Мур; он там редко появлялся, но о нем много говорят. Бозо — самый популярный клоунский персонаж в Америке.). Я не перерезаю ленточку на открытии новых ярмарок. Я не стою радом с мэром. Закиньте ко мне во двор бейсбольный мяч, и вы его больше не увидите.

У меня очень узкий круг друзей и близких родственников — круг доверия, как говорится.

«О.»: На вашем веб-сайте есть раздел для тех фанов, что видели вас на публике или случайно сталкивались с вами на улице. У вас возникают какие-нибудь проблемы, когда вы выходите из дому?

Т. У.: Я хожу, куда хочу. Вот смешная история... Однажды я возил детей на экскурсию на гитарную фабрику — показать малявкам, как делают гитары. Ну вот мы там стоим, я смотрю по сторонам, народ смотрит мимо меня, и я все жду, что меня узнают — ну, как бы «Эй, парень, ты музыкант? Тот самый певец?» Никто. Ничего. Мы пробыли там, наверное, часа два, смотрели, как прикручивают лады и все такое, а я все жду и жду... Через неделю повез тех же самых детей на другую экскурсию, на этот раз на свалку, и как только остановил машину — не спрашивайте меня, откуда они все взялись, — меня тут же окружил народ и стал просить автографы. Ради бога, это же свалка. Похоже, па свалке меня знают очень хорошо.

«О.»: В некотором смысле это подтверждает, что артист никогда не знает, кто его зрители.

Т. У.: По-настоящему — никогда. Лучше вообще не допускать, что у тебя есть зрители, пусть даже мысли такой не возникает.

«О.»: Ваши ранние вещи написаны под влиянием битников, в более поздних тоже чувствуется влияние, но более старое, и его труднее выразить. Не кажется ли вам, что чем старше вы становитесь, тем дальше соскальзываете в прошлое?

Т. У.: Не знаю. Надеюсь, я вообще никуда не соскальзываю.

«О.»: Я не имел в виду негативный смысл. Я хотел спросить: не кажется ли вам, что, становясь старше, вы испытываете на себе более давние влияния?

Т. У.: Я честно не знаю. На что ты опираешься... По мне, ты разбираешь мир на части, а потом собираешь обратно. Чем дальше от чего-то уходишь, тем лучше становятся воспоминания — иногда. Кто знает, как оно так получается? Тут начинаются сложные вопросы о природе памяти и как она влияет на настоящее время. Я не знаю. Подумайте-ка: число машин на планете растет в три раза быстрее, чем население. В три раза. Смотрите, в одном только Лос-Анджелесе одиннадцать с половиной миллионов машин.

«О.»: На чем вы сейчас ездите?

Т. У.: О, у меня отличный четырехдверный «кадиллак купе-девилль» пятьдесят девятого года. Никто не хочет со мной ездить.

«О.»: Почему?

Т. У.: Ненадежный. Но красивый. Я беру его с собой на свалку. Мы много времени проводим в машинах. А знаете, что мне нравится больше всего? CD-плееры в машинах. Когда вставляешь в щель диск, плеер прямо выхватывает его у тебя из руки, как будто голодный. Втягивает в себя, словно ему хочется добавки: «Еще серебряных дисков, пожалуйста». Ужасно интересно.

«О.»: У вас есть такой плеер в «кадиллаке»?

Т. У.: Нет, у меня там маленький оркестрик. Машина старая, так что у нее в «бардачке» струнный оркестрик. Вечно на что-то сердится.