Интервью. Невиновны во сне

ГРОСС: Какая это была трость? С серебряным наконечником? Ну, то есть...

УЭЙТС: Нет, нет, стариковская трость из Армии спасения.

ГРОСС: Ага.

УЭЙТС: Ага. Я вырезал на ней свое имя, ну и так далее.

ГРОСС: И что, как вы думаете, она добавляла к вашему имиджу?

УЭЙТС: Походку, наверное. Какую-то непохожесть. «Ой, кто это, такой молодой и с тростью? Видела того пария?» Это как бы придавало мне индивидуальность, наверное так.

ГРОСС: Я хочу спросить вас о вашем голосе. Когда вы поете, ваш голос звучит, как скрежет. Вы именно к такому стремились сознательно — ну, то есть вы что-то делали, чтобы так получилось, или в этом заслуга природы?

УЭЙТС: Это все стариковские штучки. Я не мог дождаться, когда и сам стану хрипатым стариком. Нет. Я рыдал в подушку...

ГРОСС: Вы не боялись испортить свой голос, если...

УЭЙТС: Ха, я его и так испортил. Да, конечно, испортил. Но у меня есть в Нью-Йорке врач по голосам, он раньше лечил Фрэнка Синатру и еще всяких людей.

Он мне сказал: «Бросьте, все у вас отлично. Нечего волноваться».

ГРОСС: Это хорошо. Однажды вы признались, что хотели бы жить в эру «Брилл-Билдинг», когда для певцов и вокальных групп писали такие люди, как Кэрол Кинг, Лейбер и Столлер, Элли Гринвич и Джефф Барри (Кэрол Книг (р. 1942) — американская певица, композитор и пианистка. Джерри Лейбер (р. 1933) и Майк Столлер (р. 1933) — самые влиятельные сонграйтеры и музыкальные продюсеры в послевоенные годы. Элли Гринвич (р. 1940) и Джефф Барри (р. 1938) — муж и жена, работали вместе, композиторы и сонграйтеры, музыкальные продюсеры.). Что, по вашему мнению, вам бы там особенно понравилось?

УЭЙТС: Ну, наверное, писать под дулом пистолета. Это ведь очень здорово, все эти дедлайны. Как-то уже под вечер в Нью-Йорке я зашел в репетиционный зал на Тайм-Сквер и заглянул там в очень маленькую комнатку. Наверное, она была меньше, чем вот эта, где мы сейчас сидим, — может, чуть больше телефонной будки. Там еле помещалось маленькое пианино и, после того как туда войдешь, с трудом закрывалась дверь. И там ты слышишь любую музыку, которая просачивается сквозь стены, через окна, под дверью. Африканские группы, например, или, знаете, комики, аплодисменты время от времени, чечеточники. Я тогда подумал, что мне этот компот ужасно нравится, знаете. Ну, то есть когда все перемешано.

ГРОСС: Мм-гм-м.

УЭЙТС: Я иногда включаю одновременно два радио и так слушаю. И вообще мне нравятся ослышки. Мне так много чего пришло в голову, после того как я что-то не так расслышал.

ГРОСС: Чего вы в детстве боялись — из реальной жизни, в кино или в музыке, — так, чтобы вам было одновременно и интересно, и страшно?

УЭЙТС: Даже и не знаю. Кажется, я до сих пор боюсь клеенчатых покрывал на диванах — того звука, который получается, когда на нем сидишь. Оно морщится, и... я не знаю. Я раньше смотрел Альфреда Хичкока и «Сумеречную зону». Очень увлекательно, эти короткие истории.

ГРОСС: Мм-гм-м. А фильмы про монстров?

УЭЙТС: Да, про монстров, конечно. Но, знаете, я не помню, чтобы по-настоящему чего-то боялся. Пожалуй, я мог просто вызвать в воображении что-то страшное и потом испугаться, знаете. Какие-то звуки по ночам, ну, как они становятся все больше и больше и все необычнее и необычнее, и так потом — знаете — боишься встать с кровати. Видимо, у меня со слухом вообще было не все в порядке. Когда я просто махал рукой в воздухе, я слышал как (тихонько свистит)...

ГРОСС: Ну да, правда?

УЭЙТС: И машины, которые проезжали мимо, ревели, как самолеты, и, знаете, совсем маленькие звуки в доме становились громадными. Но потом это, кажется, прошло.

ГРОСС: Вы когда-нибудь говорили врачу?

УЭЙТС (смеется): Мне сказали, это не лечится.

ГРОСС: Значит, в старших классах вы бросили школу. Почему вы это сделали? Вы хотели чем-то заниматься вместо школы или вам просто очень там не нравилось?

УЭЙТС: Ну, я хотел уйти в мир, знаете? Просто надоело. Мне не нравились потолки в классах. А особенно дырки в потолке — такие маленькие дырочки, и пробковая доска объявлений, и эта длинная палка, которой открывали окна.

ГРОСС: О господи, да, у нас в младших классах тоже такая была. Точно.

УЭЙТС: Ну да. Мне просто все осточертело. Зрительно я был очень чувствителен к тому, что меня окружает, и мне — знаете, мне просто хотелось оттуда сбежать.

ГРОСС: А взрослые не пытались вас удержать — родители или учителя?

УЭЙТС: У меня были хорошие учителя. Особенно... мои родители развелись, когда мне было одиннадцать лет, так что учителей я очень любил, просто смотрел им в рот. Но потом стало казаться, что они сами ждут не дождутся, когда смогут уйти в мир и что-то там сделать, знаете, поездить, что-то узнать, подрасти. Так что я думал, может, они сами меня к этому подталкивают.