Интервью. Невиновны во сне

На добрых людей из «Анти» — лейбла Уэйтса — должно быть, нашло гениальное озарение, когда они решили выпустить два этих альбома одновременно. Ибо контраст между «Alice» и «Blood Money» наилучшим образом высвечивает те два аспекта музыкального характера Уэйтса, которые вот уже несколько десятилетий подряд сталкиваются в его работах. С одной стороны, этот человек обладает несравненным чувством мелодии. Кто еще, кроме Уэйтса, способен написать такие душещипательные баллады. С другой стороны, он не раз демонстрировал, что больше всего на свете ему хотелось бы снять эти прекрасные мелодии с крюка, порубить мясницким топором, выложить из ошметков жуткое, невиданное чудище и оставить гнить на солнце. Можно подумать, он боится, что, зависнув на любовных балладах, превратится в Билли Джоэла (Билли Джоэл (р. 1949) — популярный певец, пианист и сонграйтер.). При этом Уэйтс слишком любит музыку, чтобы сочинять идущие от головы экспериментальные композиции на манер Джона Кейджа (Джон Милтон Кейдж (1912—1992) — композитор-экспериментатор, писатель и художник. Самая известная его композиция — музыкальная пьеса «4 минуты 33 секунды» (1952).). А потому делает и то и другое, раскачиваясь взад-вперед, иногда в одном и том же альбоме, иногда в одной и той же песне, иногда в одной и той же музыкальной фразе. (Раньше он сравнивал эту шизофрению с некой музыкальной версией алкогольного цикла: сперва ты сама доброта, потом проламываешь стены, затем трезвеешь, извиняешься и даришь всем букеты цветов, а после топишь свою машину в плавательном бассейне...)

Буйная борьба с музыкой есть история его жизни. Ибо при том, что Том Уэйтс и звук до безумия влюблены друг в друга, их отношения никогда не складывались просто. Наоборот, это один из тех романов, после которых остаются горы разбитого фарфора. Было время, еще в детстве Уэйтса, когда они со звуком никак не могли ужиться мирно, вся эта пьяная беспорядочность приносила ему истинные мучения. Уэйтс помнит, как шумы мира представлялись ему насекомыми, которые прорывались сквозь любые стены, влезали в любую щель, заполняли любую комнату, делая абсолютную тишину абсолютно невозможной. С такой сверхчувствительностью (накладывавшейся на его воистину мрачный характер) Том Уэйтс мог запросто сойти с ума. Вместо этого он взял на себя миссию заключить перемирие между собой и звуком. Через много лет договор стал походить на сотрудничество и теперь — в двух альбомах — наконец-то ощущается как нормальный брак. Ибо здесь, в «Alice» и «Blood Money», все это можно увидеть вместе, рука об руку. Все, на что способен Том Уэйтс. Всю красоту и всю порочность. Весь талант и весь раздор. Все, перед чем он преклоняется, и все, что готов низвергнуть. Во всем величии и во всей экстатичности.

В такой величайшей экстатичности, что, слушая эти песни, вы почувствуете, будто вам завязали глаза, загипнотизировали, напоили опиумом, выбили из-под ног опору и теперь крутят задом наперед на карусели прошлых жизней, предлагая коснуться пыльных деревянных лошадок ваших застарелых страхов и потерянных любовей, предлагая распознать их на ощупь.

Может быть, это чувствую только я.

За это время ресторанный зал старой гостиницы успел опустеть, заполниться, опять опустеть, и так не один раз. Мы просидели и проговорили несколько часов. Свет менялся и опять менялся. Но вот Уэйте потягивается и говорит: господи, ему кажется, мы знакомы так давно, что ему ужасно хочется свозить меня на местную свалку.

— Это недалеко, — говорит он.

На свалку! С Томом Уэйтсом! Меня пробирает дрожь от одной только мысли: мы будем вместе лупить по листовому железу и выдувать песни из старых синеньких бутылочек от молочка магнезии (Гидроокись магния, слабительное.). Боже правый, я вдруг понимаю, что всю жизнь только и мечтала о том, чтобы попасть на свалю/ с Томом Уэйтсом. Однако он смотрит на часы и качает головой. Оказывается, сегодня путешествия на свалку не получится. Он обещал быть дома два часа назад. Жена уже, наверное, волнуется. И, между прочим, если я собираюсь успеть в Сан-Франциско на самолет, не пора ли мне двигаться?

— У меня еще пятнадцать минут до выезда! — объявляю я, не желая расставаться со своей мечтой. — Может, мы успеем сбегать на свалку!

Он награждает меня суровым взглядом. У меня замирает сердце. Я уже знаю ответ.

— Пятнадцать минут для свалки — это нечестно, — произносит Том Уэйтс, доказывая тем самым, что, кроме всего прочего, он человек порядочный и ответственный. — Пятнадцать минут для свалки — это оскорбительно.

Интервью «Свежему воздуху»

«National Public Radio», WHYY, май 2002 года

Терри Гросс

В эфире «Свежий воздух». Я Терри Гросс.