Он может сколько угодно одеваться так, будто бродит по округе, засовывая нос под крышки мусорных баков, однако теперь это самопровозглашенное недоразумение отказывается играть свою старую роль хулигана от рок-н-ролла.
В разговоре с Томом Уэйтсом в стороне остается самое забавное. Его ответы подобны фигуркам, нарисованным палочкой на песке. Нужно догадываться, что в середине. Я спросил его о песне «Black Wings» (
— Ну, это... мм... э-э... грубо говоря, разговорный номер типа Норьеги (
Уэйтс запрокидывает голову назад, щурится и устремляет взыскательный взор поверх оправы своих «дедовских» очков, прикидывая границы доверчивости вопрошающего.
— Не знаю, — добавляет он (большинство его ответов начинаются с «не знаю»), — Эти песни мм, э-э... черт их разберет... название «Костяная машина», кажется, некоторым образом из того, что... угрх-х-х... там есть какой-то, э-э-э... одна из тех штук, насчет которых никогда не знаешь, что они такое, но это-то в них и хорошо. Я и сам толком не понимаю, что вышло, но чем-то оно смахивает на супергероя.
С неохотой Уэйтс выдавливает, что «какие-то песни имеют дело с насилием и смертью, и суицидом, и концом света, и они тянутся друг за другом, как старые позвонки».
Для нашей встречи Уэйтс выбрал забегаловку под названием «Лимбо» на углу безликого малоэтажного квартала Сан-Франциско, который мог бы находиться где угодно — в Детройте, Майами, Лос-Анджелесе. Не похоже, чтобы в этом заведении предлагали что-то особенное, разве что кофейные чашки олимпийского размера и угловой столик, сидя за которым Уэйтс может не сводить своих глаз-бусинок с входной двери. До города он добирался два часа вместе с женой и соавтором Катлин Бреннан, ибо предпочитает не поддаваться на уговоры плутов, предлагающих встретиться где-нибудь в северокалифорнийской глуши поближе к их дому.
— Гм... я теперь живу в деревне с коровами, — хрипит Уэйтс. — Когда-нибудь вы последуете моему примеру. Это вон где. — Он неуклюже рисует рукой над головой круг. — Там еще пара человек, но я их скоро выживу. Насылаю порчу.
Не считая недавно выпущенного саундтрека к фильму Джима Джармуша «Ночь на земле», «Bone Machine» — первый после «Frank’s Wild Years» (1987) альбом Уэйтса, состоящий целиком из новых песен. Однако в упомянутый период Уэйтс был занят больше обычного. В 1988 году вышел фильм-концерт «Big Time» (и соответствующая пластинка). Уэйтс сочинил музыку на либретто Уильяма Берроуза к опере «Черный всадник», поставил ее Роберт Уилсон (
Из восьми киноролей, в которых он был замечен за эти пять лет, самая престижная — Ренфилд во вскоре выходящем фильме Фрэнсиса Копполы «Дракула».
— Это страстный и зловещий фильм, — раскрывает тайну Уэйтс.
Жизнь странствующего музыканта должна представляться ему сейчас далеким воспоминанием, однако Уэйтс не исключает, что в конце концов его уговорят отправиться в тур с песнями из «Bone Machine», хотя он не представляет как.
— Когда я думаю о туре, мне кажется, что лучше бы на меня набросилась стая миксин. Миксины выедают других рыб изнутри. Туры иногда проделывают то же самое. С виду все в порядке, а кишки выедены, и мозгов тоже не осталось... В двадцать один год я был счастлив удрать подальше от дома и кататься сквозь американскую ночь до потери памяти. Таращиться на все вокруг дикими глазами. Сейчас я думаю по-другому — про то, как бы все провернуть подешевле, попроще и получше. Может, устроить сцену не больше шляпной коробки. И поехать по дорогам: рога, как у черта, крылья, как у ангела, сухой лед и игрушечная гитарка. А команду вырежем из бумаги.
Вряд ли среди его аудитории найдутся персонажи песен, повествующих о поддатом подбрюшье американского дна. Он может сколько угодно одеваться так, словно бродит по округе, засовывая нос под крышки мусорных баков (шляпа-пирожок, потертые штиблеты, рваные черные джинсы, козлиная бородка торчком), однако отныне Уэйтс числится более-менее по разряду Литературы, в том же ряду, что Дэймон Раньон и Раймонд Карвер (