Интимная лирика

вам не слишком нравится

грохот

над головами?

С музыкой

вам не спразиться,

музыка

справится

с вами!

Хочу

не аплодисментов,

не славы,

такой мимолетной, —

хочу

остаться посмертно

хотя бы одною нотой

в держащей врагов

на мушке,

суровой,

непродающейся,

самой великой

музыке —

музыке революции!

И скажут потомки, может быть,

что, в музыку эту веря,

я был из ее моцартоз.

Не из ее Сальери.

1962

Кубинская мать

У Плайя-Хирон

есть палатка походная,

а в этой палатке крестьянка живет

и каждую ночь,

на виденье похожая,

выходит

и медленно

к морю идет.

Почему вы не спите,

сеньора Амелия?

Карибское море

мгла

облегла.

Почему вы глядите туда,

где Америка,

сквозь наплывающие облака?

И она отвечает:

«Его звали Пабло.

Когда я еще молодая была,

люльку повесив на ветви пальмы,

я рядом кофе в ступе толкла.

«Тук-тук!» —

звучал деревянный мой пести

как голос надежд,

страданий и мук,

и самой земной колыбельной песней

было размеренное

«тук-тук!».

Мой муж

в ручищи свои неумелые

брал несмышленое наше дитя

и говорил:

«А знаешь, Амелия,

он будет счастливей меня

и тебя!»

Хотел он,

чтоб сын его жил не сгибаясь,

жил,

словно горы,

могуч и прост

и чтобы жизнь держал

улыбаясь,

как ананас за зеленый хвост!

Наш Пабло рос,

как тростник в долине,

и за него

в одной из атак

муж мой погиб

под Пинар-дель-Рио,

с ветхим ружьишком

идя на танк.

А Пабло рос...

И когда ему в марте

семнадцать стукнуло, наконец

мне он сказал:

«Ты поймешь меня, мадре, —

я допжен солдатом стать,

как отец».

Я поняла,

не плача,

не споря,

но чувствуют все

матерей сердца,

и люди,

оттуда пришедшие —

с моря,

убили,

иЯипи ргп или птид

Он здесь упал,

мой Пабло,

Паблито.

Я бритву в подарок ему припасла,

но так и ни разу

он не побрился —

я слишком поздно ее привезла.

Не видела я,

как глаза его меркли,

как, весь окровавлен,

засыпан песком,

лежал он

с лицом, обращенным к Америке,

покрытым юношеским пушком.

Я на могилу приехала к Пабло.

Слезы мои иссушила беда.

К гранитному камню я молча припала

и здруг поняла —

не уйду никуда.

Я здесь живу уже более года.

Сначала спала просто так, на земле.

Теперь ночую в палатке походной —

солдаты ее подарили мне.

Нас трое —

море,

я

и могила.

Я не могу забыть ничего.

Море —

я помню —

раньше любила.

Я ненавижу теперь его!

Вот оно,

море,

гудит, клубится,

4 Н. Евтушенко

И вдруг с глазами что-то стало делатьс

у несентиментального посла.

И думал я с забытой авторучкою,

с комком у горла после слов таких

про землю и кубинскую, и русскую,

про отдаленность и про близость их.

Россия любит Кубу нежно, внутренне —

не предписанье это ей велит.

Лицо России трепетно и утренне,

когда она про Кубу говорит.

Все потому, что здесь, на этом острове

где Ленин принят в нозую семью,

как в непохожем и похожем образе

Россия видит молодость свою.

Ту самую — ершистую, нелозкую,

вселявшую во всех буржуев страх,

в кожанке с алым бантом и винтовкою

и с чистотой возвышенной в глазах.

Нет, это не слепое подражательство,

но наш пример они 'в себе несут.

Святое наше дело продолжается,

меняя только формы, а не суть.

Нас не рассорят мнения и прения.

Нас не расколет лжедрузей вранье.

Россия своей молодости предана,

и будет надо — защитит ее!

1963

Москва и Куб^а

Вот едет девушка в автобусе

со сжатым в кул

аке билетиком.

В ней столько детства,

столько робости

от босоножек до о беретика!

Она билет смущенно комкает.

Смешные губы...

Что ей

до Ганы илщи Конго?

Что ей

до Кубы?

Но вот

на фабрике . прядильной

митинг бурный.

Она с подругами о притихла,

ну а с трибуны

девчата

в блузках аккурат!, пых,

батистовых

громят

бельгийские фабрикантоз

и покровителей Баптисты...

Я,

с сигаретой красно^пресненской

московский парень

иду сквозь листья,

(Смех

и песенки

воскресным парком.,*.

Ах, ни о чем бы мн^е не думалось!

Но слышу гуды

чужих снижающихся < «дугласов»

над снами Кубы.

Все это

не пустые фразы.

Когда-то

пионером

я так мечтал идти на Франко

по Пиренеям.

Кубинцы, ваши дни трудны, —

министры,

лесорубы.

Но если боевой трубы

коснутся губы Кубы —

во имя нынешнего дня

и вас,

все будущие годы, —

Revolucion *, возьми меня

солдатом Армии Свободы!

1962

Революция (испан.).

Королева красоты

Ночь вся шиворот-навыворот!

Все дома кругом пусты.

Я в Сантьяго.

Я на выборах

королевы красоты.

Это празднество не в здании,

а под небом,

просто так,

прямо в центре мироздания,

в звездопаде

и цветах.

Оркестранты чуть под мухою —

в них таинственный процесс,

и под музыку,

под музыку

процессия принцесс.

Женщин —

страшное количество!

Это тяжко,

но терпи.

С плеском платья их колышутся

от дыхания толпы.

Все глазами чуть подразнивают.

О мерцание зрачков!

И подмостки

чуть подрагивают

от уколов каблучков.

И смотрю я,

чуть не вскрикивая,

как чеканны и стройны

ноги медные,

нефритовые,

ноги лунной белизны.

А под номером тринадцатым

некрасивая одна,

и ее конфигурация —

мягко выражусь —

бледна.

Видно, хочется замужества

и поэтому идет.

Аплодирует за мужество

ей собравшийся народ!

Кто же будет королезою?

Та —

с усмешкой колдовской?

Та —

с лимонной карамелькою

за лиловою щекой?

Эти женщины мне нравятся,

но на Кубе есть одна,

всех затмившая красавица.

Удивительна она!

Эта женщина

вне конкурсов!

Ее очи —

начеку.

И украшена не кольцами —

Пистолетом на боку.

Все в ней плещет и волнуется.

Брови черные —

вразлет.

Сеньорита

Революция

по улицам идет.

Ее недруги артачатся

и кричат ей: «Улю-лю!»,

ну а я влюбился начисто