Интонация. Александр Сокуров

Например, он сам первый залез в могилу в лесу. Это была настоящая могила, не декорация! Она не была засыпана. Это все нашел Александр Николаевич в Ялте. Или вьюга — она ведь не была предусмотрена в фильме. У меня в этот день был выходной, и вдруг мне звонят: «Леонид Павлович, срочно на грим, вьюга!» Никаких ветродуев не было, пальмы качало, как тростиночки. Еще было такое: «Тише, снимаем тишину дома Чехова!» — и записывается скрип половиц. А потом, когда он снимал документальный фильм «Квартира Козинцева», вдова Козинцева сказала: «Александр Николаевич, у нас не скрипит так пол, как в вашем фильме!» И Сокуров ей ответил: «Я вам скажу секрет — это я записал и вставил в фильм скрип половиц в доме Чехова». Он делает из всего искусство.

Во время съемок фильма вы, конечно, как-то представляете себе, что же получится в итоге. И потом видите фильм на премьере. Насколько сильно получившийся фильм «Камень» отличается от того, что вы представляли?

Я понимал, что будет какое-то необычное кино, но даже не ожидал, что оно будет настолько импрессионистическим. Всетаки когда ты снимаешься, ты реальный — а получился импрессионизм. Там передается впечатление. То есть понимаешь, что это рукотворное дело, но у Сокурова за этим проявляется нечто большее. Например, в «Камне» большую роль сыграл этот объектив, который скашивает и удлиняет картинку. У меня там не руки, а длани, не лицо, а чело, лик. И там не видно грима, а грим был довольно грубый, я залеплен был весь.

Годы спустя после «Камня» Сокуров вдруг предлагает вам сыграть Гитлера. Как вы отреагировали?

Я готов у него играть всё!

А если бы он вам Сталина предложил сыграть?

С удовольствием! У меня такой пиетет к нему, что я готов делать у него все, что он хочет. Для меня это человек… ну, как мы относились к вождям — вот для меня Сокуров на том же уровне, но уже по творческим качествам и по человеческим. Я, кстати, видел живого Сталина на трибуне Мавзолея — это 1951 год, я тогда жил в Москве. Однажды мы с дядей гуляли, оказались у ГУМа и оттуда его увидели — издалека. А потом я видел его в Мавзолее, лежащим рядом с Лениным. Я помню, меня поразило очень, что Ленин был весь забальзамированный, гладкий, а этот — весь морщинистый. Ходили, поклонялись… Это было неосознанно для мальчишки — все идут, и я иду. Мы не понимали, что творили… Стоять в очереди в могилу! Одурманили, околпачили страну-то!

На вас при работе над «Тельцом» как-то влияли предыдущие образы Ленина в кино?

Нет, я понимал, что это совсем другое и Сокуров бы не стал такое делать.

У каждого советского человека был в голове определенный образ Ленина. Понятно, что уже в 90‐е он сильно скорректировался, когда появилась недоступная раньше информация. И все же при подготовке к фильму у вас поменялось восприятие этой личности?

Я играл не вождя, а больного человека прежде всего. Который понял, что он натворил.

Вы думаете, что настоящий Ленин под конец жизни действительно понял, что натворил?

Я думаю, да. Раскаялся ли он? Вряд ли. Потому что это были фанатики. Но «за что мне это?» — он думал. Просто так это не проходит — уничтожить столько людей…

А вы хотели, чтобы зритель его жалел?

Я о зрителе не думал, я думал о нем — каково ему было тогда? Он себя жалел, наверное, как всякий человек.

Вам было по-человечески жалко его?

Конечно, конечно.

В 2005 году вы приняли участие в проекте «Моцарт и Сальери. Реквием». От кого исходила идея?

От Сокурова.

Для вас это был неожиданный опыт? Вы же много десятилетий работали чтецом. Чем отличалась работа с Сокуровым от того, что вы делали до того?

Это отличалось тем, что было сделано конкретно на этот зал. Причем я ведь не разыгрывал это на разные голоса, понимаете? Не было «здесь я Сальери, а здесь я Моцарт». Разве что какие-то штришки небольшие. Как будто это Пушкин говорит словами своих героев.

Как Сокуров репетировал с вами?