Интонация. Александр Сокуров

Было несколько репетиций без хора, в зале. Там же мизансценически практически ничего нет, но по внутренней линии он очень тщательно прорабатывал.

Вас не смущало, что у вас гораздо больше опыт в этом жанре, чем у Сокурова?

Нет! Это и хорошо! Он ищет внутреннюю суть — «Тварь я дрожащая или право имею?» Вот там уже эта достоевщина идет! Достоевский вышел из Пушкина.

Это Сокуров вам подсказал это направление?

Да. Он пытался пронести мысль через все это.

Вы потом еще несколько раз исполняли «Моцарта и Сальери».

Да, раз пять, наверное.

А Сокуров при дальнейших исполнениях как-то включался в это?

Нет, нет.

И еще вы принимали участие в концерте «Северные сады», тоже срежиссированном Сокуровым. Какие тексты вы там читали?

Честно говоря, даже не помню. Помню, что было, а вот как работали, что читали… Ничего не помню. Как будто это было не со мной! Вообще я сейчас в таком довольно трагическом состоянии, потому что многие вещи забываются и никак их не вспомнить… А новое вообще не выучить…

Концерт «Северные сады» прошел лишь единожды?

Да. Было и прошло.

Возвращаясь к теме кино, хочу спросить: у Сокурова есть какие-то специфические методы работы с актером, которые отличают его от остальных кинорежиссеров?

Сокуров более концептуален. Но концепция внутри него, и ее не всегда можешь понять, а может, и не нужно актеру это знать, поскольку он ведущий, а актер — ведомый. Я всегда пытался понять, чего он хочет от меня.

Любит ли он делать при съемках фильма много дублей?

Нет, он очень мало дублей делает. Он очень точно знает, чего хочет. И только когда что-то не получилось, может переснять.

Какая из ролей, сыгранных вами у него, была для вас самой тяжелой?

Я не думал о тяжести. Трудности были, конечно. И главная трудность — не подвести бы его… Но это счастье — встретить такого человека. Как Шариков сказал, «свезло» мне. В пятьдесят лет! Как всякий актер, я мечтал сниматься в кино. И сразу попасть к такому режиссеру — это, конечно, промысел судьбы.

Вы знаете Сокурова четверть века. Как бы вы его охарактеризовали?

Это, конечно, великий человек. Я на десять лет его старше, но такое ощущение, что все наоборот — столько в нем глубины, интеллигентности и добра.

За эти годы он как-то изменился?

Я думаю, он остался таким же.

Арабов сказал, что со студенческих времен Сокуров сильно помрачнел. Это правда, что он редко шутит?

Да, юмор у него своеобразный, если есть вообще. Он такой — «вещь в себе».

Сокуров как-то поддерживает отношения с актерами в периоды между фильмами? Можно ли сказать, что вы с ним друзья?

Нет. Я всегда поздравляю его с праздниками, но мне неудобно навязываться… У меня перед ним такой пиетет… Я одна из красок в его палитре, а он художник.

А вообще есть у него друзья?

Трудно сказать. Я не знаю, дружит ли он с кем-то. По-моему, он очень одинокий человек. Ну, это его право, его дело, его жизнь. Так и должно быть, наверное… Он такой человек — в коконе своих мыслей, чувств и решений.

Что он вам сказал, когда вы окончили вашу последнюю совместную работу?

Он сказал: «До новой встречи». Так я и жду этой новой встречи.

Глава IV

В 1990‐е в жизни Сокурова происходят два важных события, во многом меняющих его мировоззрение и самоощущение.

Во-первых, он впервые оказывается на войне: режиссер едет на афгано-таджикскую границу, где в это время идет вооруженный конфликт с участием российских пограничников, и снимает там пятисерийную документальную ленту «Духовные голоса», каждый день рискуя жизнью. Позже состоятся его поездки в Чечню и на Северное море, где Сокуров проведет немало времени на военном корабле.

Во-вторых, в середине 1990‐х Сокуров впервые посетил Японию, и эта страна надолго станет для Сокурова особенно близкой и важной. Там режиссер снимет в общей сложности пять фильмов: документальную японскую трилогию («Восточная элегия» / «Смиренная жизнь» / «dolce…»), начальную сцену для «Робер. Счастливая жизнь» и (уже в 2000‐х) полнометражную игровую ленту «Солнце».