Интриги дядюшки Йивентрия

Йозефик и Сьомирина переглянулись. Тепло и сытость были где-то рядом, что не могло не радовать, но молодого человека одолевали сомнения. С тех пор как он покинул отчий дом, пардон – кабак абсолютно постороннего человека, жизнь занудно, как безразличная сельская учительница в уродливых очках, требовала вызубрить одно правило: «Ничему не доверяй». Сьомирину же в большей степени одолевали голод и желание принять горячую ванну. Она не думала, какие беды могут обрушиться на их головы в Ацедьё, так как предпочитала выбираться из неприятностей живой, чем обходить их стороной мертвой.

– О, это будет замечательно, Паскар! – строго зыркнув на Йозефика, радостно воскликнула Сьомирина. – Мы, если честно, продрогли до костей. Видите ли, спать нам пришлось в машине, так как мы заплутали ночью. Так страшно было на солончаках ночью. Но теперь с вами я… мы можем ничего не бояться.

Йозефик поморщился. Такие жалкие попытки манипуляций казались ему недостойными столь прекрасного создания. По его мнению, это было сродни заколачиванию гвоздей микроскопом.

Они подошли к машине, и все это время Паскар угрюмо морщил лоб.

– Это, не в обиду, сударыня, вы не очень по-умному сделали. Тут идти всего ничего. А на машине, коли вы на машине… Ого! Машина! Ваша?

– Наша!

– Моя, – холодно поправил Йозефик.

– А какая эта… Верфь или как это?

Рыбак забегал вокруг чуда техники, хлопая себя по колену и восхищенно цыкая.

– Это «Клоперблох-Ажимо».

– Да ты че! Прям оно? А чего такое дырявое?

Рыбак засунул толстый палец в одно из пулевых отверстий на крыше.

– Мы попали под град в предгорьях Шанол, – не моргнув глазом соврал Йозефик.

– Косяк селедок мне за пазуху! Хорошо, что в наших местах такого града не бывает, а то бы все посудины на дно прогулялись бы. Это ж какая в нем силища-то!

– Как видите, достаточная. Садитесь, Паскар, показывайте дорогу к спасительному теплому и сытному Ацедьё, – бодро сказала Сьомирина и залезла на заднее сиденье.

Паскар с трепетом отворил искореженную дверцу и замер.

– Вот уж никогда спереди не ездил. Да что там спереди… Папаня даже во внутря не пускал.

– Ну же, решайтесь уже, младший из Фычей, – поторопил его Йозефик.

Паскар Фыч тщательно отряхнулся и постучал сапогом о сапог, чтобы не осквернить казавшиеся ему пределом роскоши интерьеры автомашины. Йозефик и Сьомирина стыдливо переглянулись и почувствовали себя нечистоплотными свинтусами.

– Нам прямо. Уверен, – сморщив лоб, поделился своими соображениями рыбак.

Прежде чем завестись, мотор долго свистел и кашлял. Из-под капота засочился клубничный дымок, который смешивался с туманом, как варенье с постной манной кашей. Тут с жутким скрипом угол капота отогнулся, и из глубин моторного отсека вылез Йойк. Ночь он провел, мирно посапывая на теплом двигателе.

– Это Йойк, он белка, – сообщил Йозефик.

– Вид у ней опасный, – заерзал рыбак.

– Вовсе он не опасный, – возмутилась Сьомирина. – Он очень верный и милый.

В подтверждение ее слов белка разодрала металл между двумя пулевыми отверстиями на крыше автомобиля и протиснулась в образовавшуюся щель, строя зверские гримасы и пуча глаза. Оказавшись в салоне, Йойк бросил взгляд из разряда «смотри у меня» на рыбака и, важно выставляя лапы, прошествовал в направлении багажника.

Йозефик медленно тронулся. Стрелка бензобака пыталась погнуть стопор нижней отметки. Ехали они исключительно на перегаре от вжига, все еще плавающем в темном брюхе автомобиля.

Холод и голод, да и вообще общее угнетенное и страдальческое состояние куда как легче терпеть, пока оно безысходно или по крайней мере безальтернативно. Малейший намек на то, что в принципе ничто не мешает жизни быть хоть капельку лучше, превращает ее самую в калейдоскоп жалости к себе и озлобленного нытья. Представьте, с какой силой эти чувства накатили на продрогших путешественников, когда за первым поворотом мутный свет фар, растолкав клочья прямо-таки сливочного тумана, упал на дорожный знак с надписью: «Ацедьё. Вот оно прямо тут». Да они просто размазали Йозефика и Сьомирину, которые сразу же начали поскуливать и поскрипывать зубами от бессильных мук. Когда они вкатились на мощенную булыжником улицу унылого рыбацкого поселка, жалость к себе у обоих достигла апогея и у Йозефика даже навернулись полные неизбывной горечи слезы.

Изначально поселение на месте Ацедьё названия не имело. Позже кто-то, видать, от безделья поставил весьма правдивую табличку: «Тухлая гавань». Название хоть и было метким, но настолько смущало и даже отпугивало вероятных поселенцев, что существенная часть местного населения смотала удочки и покинула это негостеприимное место.