(Интро)миссия

Дорисовав половину планшетов, пошел гулять и сразу наткнулся на ягоды. Спросил у замполита, как называются, но он ответил только, что есть можно. Обнажив голову, я насобирал полную пилотку красного лакомства. Во время, предшествовавшее обеду, я подсел к Славику и кормил его ягодами из рук. Он жутко измазался и, наверно, только из-за этого идиллия не была воспринята за проявление солдатской любви. И зря, кстати…

Палатки стояли почти ровным строем, планшеты лежали ровной стопкой, когда пожаловал Товарищ Проверяющий. Понравилось. Похвалил. И уехал. Разбирать с таким трудом построенный лагерь пришлось и мне, но эта процедура, слава богу, была намного короче. Уже после времени официального отбоя мы ввалились в часть, разбудив Ростика, которого оставили пасти свиней.

По мимике Мойдодыра было видно, что Товарищ Проверяющий затащился от планшетов. Отпуск я отгулял, так что на благодарность особо и не рассчитывал.

Через неделю, в новый понедельник, планшеты мне вышли боком. Нежданно, когда заря еще не успела зардеться, объявили межвойсковые учения, и меня просто не могли не взять с собой. Пыхтя в зловонной машине связи и созерцая кислые рожи офицеров и Женьки, которого взяли учиться налаживать связь, я проклинал всё на свете — особенно свое умение рисовать планшеты…

Пекло прервалось на полпути к месту учений. Машина, которую вел Николай, заехала в Ивацевичи — городок в Брестской области. Я долго вспоминал, откуда мне знакомо это название. Вспомнил, когда уже сидел в местном ресторане: здесь родился и жил (тьфу ты, как на мемориальной доске!) Антоха, наш старший сержант из Печей. Мой любимый старший сержант… Поглощая тухлый борщ, я закрывал глаза и представлял, как он входит в скрипящие двери и, увидев меня, бросается в вовремя расставленные для объятий руки. И мы садимся за другой стол и просто говорим, вспоминая учебку с ее подъемами, отбоями… И „газиком“, на котором Антон от меня удрал…

Чудеса происходят редко. Особенно в армии, да еще посреди рабочего дня. Чрево связной душегубки внова поглотило нас и повезло прочь от Ивацевичей — города, где остался мой Антоха…

Помогая ставить палатки, я не мог не думать о нём. И за ужином тоже. А вдруг он передумал и потом пришел служить прапорщиком? Из него получился бы красивый прапорщик. Нет, мои поиски в частях, разбивших шатры около нас, оказались тщетными. Да и были они попросту глупыми. Зато другое открытие особо не порадовало: кормила нас передвижная столовая от химиков. Дорожное кафе было далеко, и я решил срочно сесть на диету. К тому же руководил этой морилкой не кто иной, как ефрейтор, с которым мы когда-то сцепились в столовой. Он вспомнил меня сразу и небрежно бросил в тарелку подобие картофельного пюре. Позже, правда, мы разговорились. Только потому, что он был интересен мне как мужчина, я пристал к нему с расспросами. Участливо поинтересовался: а чё это он еще не дембельнулся? Оказалось, напроказничал в своей „химической“ столовой, и командир их химический пообещал уволить его только после учений. Ефрейтор оказался неплохим малым. Глупо было вспоминать старые обиды, и он знал об этом не хуже меня. Извинившись, что мне пора идти рисовать офицерам веселые картинки, я пообещал заглянуть как-нибудь — без приема пищи, просто так…

До рассвета я не сомкнул глаз, рисуя последствия ядерной атаки противника. Женьку отрядили охранять шатер, в котором дрыхли наши славные вояки с не менее славным водилой. Дали в руки автомат без патронов. Я долго измывался над парнем: „Как же ты будешь охранять сладкие сны, если пушка не заряжена? Из соленого огурца стрелять, что ли?“ А впрочем, неважно. Мне даже хорошо, что я не один среди этой темноты. Признаться, боюсь я ее немного.

Женька затягивается сигаретой, подходит ко мне, кладет руку на плечо и медленно ведет ее вниз. Вот так, ни с того ни с сего, будто совсем и не в армии.

— Ты чё, с недосыпа или с недоёба?

— Да ладно, не дрейфь, никто не узнает.

— Не узнает… что?.. Ты чё, охерел?! Потаскуху нашел?! Ща я тебя твоим же автоматом сраным… Я те ща в сраку засуну! — я старался говорить как можно тише.

Приятно было, не скрою. Но я не люблю, когда это просходит не по моей инициативе — знаю по собственному опыту, что это добром не кончается. Мой грозный вид умеряет Женькин пыл. От его смелости остается лишь бормотание:

— Но ты… ты же…

— Я те ща покажу, кто я! Ща Мойдодыра разбужу, и вместе поговорим. Хочешь?

— Да не… извини… просто…

— Ладно, всё… кончили.