(Интро)миссия

В следующее воскресенье я исправно взял увольнительную, но перед самым уходом в город заболело сердце. Адельфан в сочетании с лошадиными дозами кофе исправно сделали свое дело. С непривычки я глотнул слишком много, и приступ был настоящим. Пролежал весь день, то и дело впадая в полубредовое состояние. Мойдодыру доложили о моей хворобе только утром в понедельник. Он вызвал к себе, поинтересовался, с чего это вдруг. Я сказал, что действительно болею, тем самым признаваясь в том, что всё, что было раньше, было понарошку. То ли он не понял признания, то ли наоборот, оценил его — не знаю. Отправил на консультацию в госпиталь. По дороге я вновь наглотался таблеток, на сей раз повышающих давление. И забрел в кафешку с коньяком. И пару-тройку километров пробежал. Взобравшись на холм, с которого одинаково хорошо были видны наш штаб и госпиталь, я постоял с полчаса, размышляя, а правильно ли я поступаю. Как в сказке: направо пойдешь — депрессию наживешь, налево пойдешь — чёрт его знает. Опять перед глазами возник светлый образ Ёжика, и я резко повернулся и пошел в сторону госпиталя…

17. Проторенной тропой

Будённый уронил ручку, когда увидел мою стройную фигуру в дверях своего кабинета. Он считал меня или комиссованным, или отошедшим в мир иной. Скорее, первое, ибо в болезни мои он не верил.

— С чем пожаловал?

— Да вот, опять…

— Давненько тебя не было видно. В Минске, что ли, лежал?

— Да нет, служил. Ща с учений вернулся, да вот сердце опять прихватило, да и давление скачет…

— А больше ничего у тебя не скачет? Умный… Ну, садись, посмотрим твое давление…

У меня не было сомнений, что „таракан“ меня не положит. Если я даже в судорогах предсмертных перед ним свернусь, всё равно не поверит. Давление оказалось очень высоким. Особенно если учитывать, что в трехтомнике было написано, что я гипотоник. А тут я еще по старой привычке коленки сильно сжал, сгоняя кровь именно туда, где ее давление и измерялось. Прослушал. И положил. Я позвонил в часть и сказал, чтобы к обеду не ждали.

Моя любимая кровать была занята. Я занял ту, на которой когда-то спал Костик. Как и полагалось, обитатели палаты были на огороде. Я спал до ужина, а когда проснулся, ничего подходящего для разгона депрессии не нашел. Три мальчика, все беспородные и недалекие. Я повернулся на другой бок, игнорируя тем самым не только их, но и начавшийся ужин.

Много воды утекло в Росси с тех пор, как я спал в этой палате последний раз. Палата теперь показалась мне какой-то холодной, чужой. Я никогда не обращал внимания на то, что стены здесь холодные, не отражающие ровным счетом ничего. Раньше мне было не до них — я жил Серёжкой, Костиком… А сегодня я встретил Надьку. Она сказала, что на прошлой неделе был суд, и Серёжке дали восемь лет за хранение и распространение наркотиков. Я мог бы неустанно хвалить себя за проницательность, но что она по сравнению с тем чувством потери, которое у меня было! Как глупо устроена жизнь! Он ведь такой несмышленый… И какой он, к чёрту, преступник? Надо было просто поймать, отшлепать по красивой заднице… Так, чтобы забыл всё на свете, даже имена своих любовников. Надежда не знала его адреса: видимо, он еще не добрался до своей зоны строгого режима. Или не хотел писать. Или… Ну вот, спасался от одного, а напоролся на другое. Как бы научиться не думать о других?! В конце концов, у каждого своя жизнь, свои планы, свои мечты. Вполне возможно, что там и места для меня нет… Это только я думаю о них. Это только я живу отчасти и их жизнью и переживаю с ними всё то, что, возможно, им и не важно. Нет, Серёжка, разумеется, исключение — у него особый случай. Он не хотел этого, хотя возможность подобного исхода и допускал. Страшно даже представить, каково ему сейчас. Надежда, несмотря на весь свой непробиваемый дофенизм, сильно сдала. Даже я, не особый спец по части баб-с, это увидел. Надо пойти к ней завтра. Поддержать… Да и для чести моей она сейчас безопасна…

Ирина вошла в палату и обомлела. Я было кинулся к ней с объятиями, но она холодно остановила меня — негоже, чтобы сопалатники видели. Назавтра Будённый назначил кучу обследований. Не потому, что сомневался — так было положено.