(Интро)миссия

Пить не хотелось. Сидели с Иришкой в сестринской. Она сразу заметила, что мне не очень хорошо. Даже спросила, не заболел ли я в самом деле. „Да нет, просто хреново. Посадили любимого парня — помнишь, к которому я бегал во время твоих дежурств? Ты еще замуж не вышла, пока я в армии служил? Серьезно, меня ждешь? Да ну тебя, так и в краску вгонишь! Помнишь, как мы втроем пили? Славке ты потом тоже говорила, что ждать будешь? Ты всем об этом говоришь? Или каждому второму? На первый-второй — рассчитайсь! Как у Гоголя — кто выкинется, тот и муж? Да ты не обижайся. Мне-то каково было, когда прояснилось, что мой любимый пацан трахает мою же любимую девчонку? Слушай, родилась идея: он наверняка придет в воскресенье. Давай, сделаем групповушку? Опять же как у Гоголя: куда несешься, тройка? Или как там правильно? Да нет, я не издеваюсь. Да, конечно, понимаю, ты живой человек. Ща потрогаю. Точно, живая. Теплая. Нет, прости, разницы не замечаю. Откуда ж я знаю, что ты говорила ему? Ладно, давай колёс. Всё равно мы так ни до чего не договоримся. Спасибо. Спокойной ночи“.

Колёса усыпили почти мгновенно. Я только успел еще раз прокрутить в памяти наш разговор и подумать, что я мерзкий ревнивый пидарас…

С самого утра Будённый усадил меня на велосипед — выносливость мерить. После колёс я долго не вынес этих издевательств. „Таракан“ только головой покачал и спросил, не загубил ли я свой талант рисовать буквы. Да нет, даже латынь помню. Надобно оформить вывески для всего госпиталя. Масляной краской. Той, которая будет сохнуть аж до дембеля. Что ж, раз стандарты везде одинаковы, будем работать. Старшей сестре пришлось потесниться и освободить одну из двух своих комнат. С выражением явного недовольства она выносила свои пожитки, ругая меня за то, что я отказался ей помогать.

После обеда я пошел к Надежде. Она стояла около раковины, отмывая баночки с моими надписями от какого-то белого порошка. Я подкрался сзади и закрыл ей руками глаза. Отгадала с первого раза. Она, как и прежде, была непосредственна и мила, когда была трезвой. Судя по всему, не пила она давно. Как Димка? Растет. Уже многое понимает. Спросил недавно, почему Серёжка смотрел кассеты с одними мужчинами. Да, и вправду уже большой… Кроме этой темы, других не нашлось. Не говорить же о Сергее — это было бы больно нам обоим. Обеим…

На следующий день, после обеда, неожиданно пришла Ирина. Сегодня она не дежурила. Когда я услышал ее голос, подумал, что пришла кого-то подменить. Расстроился, ибо после вчерашнего разговора было как-то не по себе. Оказалось, что она явилась завоевывать мое сердце. Прямо так и сказала, ничуть не смущаясь сопалатников. Мне хотелось провалиться сквозь кровать. Только открывал и закрывал рот, из которого не вылетело ни одного, пусть даже и глупого слова. Потом разошелся: ну что ты, ты его завоевала уже давно, с первой нашей встречи. И теперь оно принадлежит тебе и только тебе. Вместе со всем остальным…

Дождавшись ухода Будённого, мы пошли к Росси. Жара по-прежнему была удушающей. Старпёры плескались в речке, поднимая уровень воды до границы весеннего половодья. Снова, как и своих любовников, я вел ее окольными тропами к моему любимому месту, откуда открывался бесконечный горизонт, и которое закрывалось пышными кустами. Иришка купаться не хотела — забыла купальник. Подумаешь, какие мелочи! Я летом, особенно в госпитале, несмотря на предписания Устава, ходил без трусов. И, в отличие от нее, был менее стеснительным. Иногда мне вообще казалось, что весь стыд остался в Москве. Освежив утомленное велосипедами и другими будённовскими извращениями тело, я грелся на солнце, когда ее рука коснулась срамных мест…

…Никогда не верил пидовкам, которые утверждали, что минет могут делать хорошо только они. Я всегда избегал слова „божественно“, но тогда, в тех самых кустах, именно так оно и было. Как самый последний натурал, которому западло кончать в рот парню, я пытался отстранить ее в тот момент, когда порция солдатского счастья подкатила к самой верхушке. Иришка, наоборот, втащила в себя весь кусок и приняла дар. Весь, до капли. Она ничуть не казалась мне извращенной. Зная, что мне нравится, она умышленно пошла на это. Только спустя некоторое время она призналась, что это было у нее первый раз. И, опустив глаза, добавила: наверно, в последний.

Солнце скатывалось на землю, наблюдая пару влюбленных, корчащихся в кустах. Пень, исправно служивший подставкой при игрищах с Костиком и Славкой, стал опорой и для Иришки. Расставив ноги, она приняла меня в себя…

Последние лучи солнца мы провожали, барахтаясь в воде. „Ты что, перестала меня стесняться только после трех палок?“ В ответ — легкий шлепок по затылку. Я ныряю и, хватая за ноги, опрокидываю Иришку в воду. Она царапается, как кошка. На шее, груди и ТАМ остаются следы ее когтей. Завтра она дежурит, значит, кусты могут денек отдохнуть. Но мы обязательно вернемся послезавтра…