Иные песни

Все это давно уже было сказано и записано, когда-то уже было очевидным; почему же я удивляюсь? Все-таки, труднее всего принимать унижающую очевидность, сломить собственную гордость. Если Иллее удалось навязать Луне собственную морфу, против оставить ее Земле — Центру Вселенной, так что теперь имеется два центра, две иерархии сфер Материи, и мы можем путешествовать по поверхности Луны, притягиваемые к ее внутренности, а не к сфере ге Земли… почему же только два центра, почему не три, четыре, пять? Следующего кратистоса выгоним на Венеру! Еще одного — на Юпитер! Так почему бы не существовать иным Центрам, иным Целям и другим Телеология за голубыми пределами Земли? В бесконечности миров, что нарождаются и гибнут. Они существуют.

Нас унизили. Одно из множества различных совершенств — чего стоит такое совершенство, чего стоит такой Бог? Возможно, душа и дает нам самосознание, но воля к жизни приходит откуда-то снаружи: от горячего тимос, чувства гордости имеющейся Формой или только представляемой, к которой мы стремимся. Гордости от того, что не склоним шеи; что поднимемся из грязи в тысячный раз; что нам известно — из двух совершенств наше всегда лучшее. Я чувствую, как нарастает во мне этот огонь. Не нужно было ей травить меня своим ядом, не нужно мне и пыра в крови. Я сам себя соблазнил. Знаю, куда стремлюсь, какого себя выбираю, что меня притягивает, и где располагается мое совершенство, конечная полнейшая форма, от которой не могу, не желаю, не отвернусь. Кратистоубийца! Ради этого я родился, это моя энтилехия. Я уже живу гордостью этой морф. Это не гордыня. Свое место я знаю. Кратистоубийца! И я сделаю это.

* * *

Перевернутая Тюрьма располагалась на дне кратера диаметром более семи стадионов. Этхерная Пытка непрерывно кружила над склонами кальдеры, отсекая Тюрьму и адинатоса в ней от остальной Луны. На северном хребте кратера высилась сторожевая башня; с нее, над вечнокружащей Пыткой спускали с помощью блоков железный помост, по которому софистесы, осужденные и кандидаты в кратистоубийц спускались в ауру арретеса. В башне вот уже два года жил Акер Нумизматик, давний софистес Лабиринта, один из многих, допущенных Госпожой к тайне. Понятное дело, что сторожил не он; стражниками были пятеро Всадников Огня.

В тот день Акер проснулся, сотрясаемый судорогами, с головой, лопавшейся от протяжного, басового звука, который заставлял дрожать все металлические и стеклянные предметы в башне. Стоны адинатоса распространялись по Луне медленной волной, проникая сквозь любую материю и давя на умы. Акер поднялся и с ругательством подошел к окну. Иногда можно было увидеть этот звук: он формировал в плотном пыре морщины, вдоль которых выгорали потрясенные архе Огня. Но на сей раз софистес увидел лишь один отдаленный ливень пламени; небо над тюремным кратером оставалось чистым.

Иной свет привлек взгляд Нумизматика. Слева, над склоном, по Дороге Героев перемещалось пятно серебристого сияния. Он прищурил глаза; как обычно, оптикум где-то забыл. Позвонил доулосу — так или иначе, в Тюрьму прибывают какие-то гости.