Инженер и Постапокалипсис (СИ)

И Кевин побежал, словно гонимый невидимыми гончими, что чуят его повсюду, где бы тот не скрылся. Вопли и топот пронеслись по соседней улице, нагоняя страха и впрыскивая адреналин прямиком в сердце. Парень успел юркнуть в пустую оконную раму, до того как несколько обезумевших зомби пронеслись прямо под ним к дому. Ли-Хвану осталось лишь полностью слиться с тьмой, что давно поселилась в этом месте, усмирить колотящееся сердце и придумать, как теперь ему жить дальше.

Страшные воспоминания, но Кевин и его друзья обязательно будут живы в жутком мире постапокалипсиса.

Глава двенадцатая. Плохой доктор.

Шел, еле перебирая ноги. Меня не покидало ощущение удушья, нехватки свежего воздуха: после того, как Морган несколько раз пытался задушить меня, каждый вдох отдавался режущей болью в горле.

Сил почти не осталось, ни физических, ни, тем более, моральных: хотелось просто сесть на пол, закрыть голову руками и забыться — но понимал,промедление подобно смерти, нужно было уходить и как можно скорее.

«Надо хотя бы определиться, куда идти, — думал, переступая обломки деревянной мебели, разбросанные по полу, и обходя наставленные повсюду заграждения, — если мне удастся выйти на улицу, покинуть территорию клиники будет совсем непросто — весь периметр огорожен высоким забором с колючей проволокой под напряжением. Да и видеонаблюдение там повсюду».

И все же, несмотря на то, что перспектива спастись была очень и очень туманной, от одной мысли о том, что могу оказаться вне этих жутких стен, на улице, мое измученное бесконечным страхом сердце забилось чаще. Постарался отогнать эти мысли, чтобы не терять бдительность.

«Наверняка здесь еще остались сотрудники, оперативники, в первую очередь. Им мне ни в коем случае нельзя попадаться на глаза, — остановился, размышляя, куда повернуть, и посмотрел на свою испачканную кое-где в крови одежду, — надо бы переодеться — оперативники меня просто застрелят, если увидят. Хотя, с другой стороны, пока одет в эти обноски, пациенты принимают меня за своего и не трогают. Во всяком случае большинство из них».

Остановившись возле очередного старого окна, оснащенного мощными двойными решетками, стекла которого из-за толстого слоя пыли почти не пропускали свет, тяжело вздохнул. На улице было светло, хотя из-за ужасного состояния стекол не мог разглядеть, что там располагалось. Одно знал точно: когда окажусь там, меня будет очень сложно не заметить. Правда заключалась в том, что мне лучше было дождаться темноты, которая скрыла бы меня от посторонних глаз. Самому же мне она была не помехой благодаря прибору ночного видения, который снял со шлема убитого Полтергейстом оперативника еще в лаборатории. И все же не рисковал подолгу оставаться на одном месте.

Пройдя еще какое-то расстояние в полумраке этого заброшенного корпуса, забрел в тупик — единственная дверь впереди была заставлена огромным количеством старой сломанной мебели. Складывалось впечатление, что тот, кто был внутри, а это мог быть только Морган, всеми силами хотел уберечься от того, что находилось снаружи. Поворачивать смысла не было, потому принялся оттаскивать мебель от двери, чтобы можно было пройти дальше. Пока занимался этим, у меня складывалось ощущение, что прошла целая вечность — такой тяжелой и неподъемной была ноша. Было очевидно, серьезно ослабел за одну только неделю этих издевательств, но меня это мало волновало в тот момент; главное, должен был рассчитать силы на то, чтобы спастись и не упасть от изнеможения. Но когда распахнул дверь, то, что открылось мне, моментально заставило меня позабыть обо всем.

Первым, что почувствовал, стало дуновение прохлады в лицо, а затем осознал, что стою перед открытым проходом во внутренний двор клиники. Все происходящее казалось мне нереальным, казалось, что сейчас снова очнусь в крохотной камере без окон, прикованный к жесткой металлической койке. О, это было слишком жестоко даже для моих мучителей. Сделал шаг вперед через порог, и ноги утонули в высокой некошеной траве. Мои нервы сдали во второй раз. Медленно опустился на колени, дотронувшись рукой до холодной сырой земли, и зарылся в нее пальцами. Не веря, что это действительно происходит со мной, опустился еще ниже, сорвал с головы прибор ночного видения, прикоснувшись лбом к земле, подобно мусульманину, совершающему намаз, а затем вообще лег на бок, закрыв глаза и прижавшись к ней щекой и губами. На глаза против моей воли опять стали наворачиваться слезы, пытался сдерживать их, но они текли сами собой, не управляемые мной. Словно в забытье, несколько раз поцеловал землю, пытаясь вжаться в нее еще сильнее — ее холод ощущался мной, как самое нежное и любящее тепло, жесткость — как ласковое прикосновение любимой. Гладил ее дрожащими руками, сжимая молодые ростки между пальцами, и вдыхал сладкий аромат сырой травы. Для меня он был слаще всего остального в мире.