Инженеръ Мэнни

Маро остановился. Въ немъ вызывалъ смутное безпокойство потемнѣвшій взглядъ Мэнни, и онъ невольно отвелъ глаза. Благодаря этому онъ не видѣлъ, какъ на нѣсколько мгновеній этотъ взглядъ неподвижно остановился на тусклой поверхности бронзоваго разрѣзного ножа, лежавшаго между бумагами сбоку отъ нихъ обоихъ. Маро докончилъ:

— Вы видите, что этотъ исходъ былъ бы во всѣхъ отношеніяхъ худшимъ.

— И вы не задумались бы совершить преступленіе передъ наукой и человѣчествомъ ради… бюджета?

Оттѣнокъ холоднаго презрѣнія въ произнесенныхъ словахъ былъ сильнѣе пощечины. Маро выпрямился, глаза его засвѣтились циническимъ блескомъ, дѣловая сдержанность смѣнилась наглой насмѣшкой.

— Преступленіе?! Какія фразы! И вамъ нечего больше возразить? Но мы будемъ дѣйствовать въ самомъ законномъ порядкѣ. А насчетъ землетрясенія… оно, навѣрное, случится уже тогда, когда насъ не будетъ!

— Да, васъ тогда не будетъ!

Мэнни вскочилъ, и Маро не успѣлъ уклониться отъ его движенія, быстраго, какъ молнія. Бронзовый ножъ не былъ бы оружіемъ въ рукахъ обыкновеннаго человѣка, но инженеръ Альдо былъ потомкомъ древнихъ рыцарей. Сонная артерія шеи и горло были разорваны ударомъ. Кровь брызнула фонтаномъ, и Маро упалъ. Нѣсколько судорогъ, слабое хрипѣніе… Затѣмъ тишина.

4. Судъ.

Дѣло Мэнни было отложено на нѣсколько мѣсяцевъ, «до успокоенія». Тѣмъ временемъ рабочіе были усмирены военной силой, союзы разгромлены, вожди ихъ арестованы. Газеты усиленно подготовляли общественное мнѣніе къ процессу Мэнни, изображая его человѣкомъ бѣшено-деспотичнаго характера, способнымъ на всякія крайности при малѣйшемъ противорѣчіи. Были использованы съ надлежащими украшеніями и кровавыя біографіи нѣкоторыхъ его предковъ. Въ злорадномъ хорѣ потонули голоса немногихъ защитниковъ.

На основаніи связи убійства съ политическими событіями, правительство предало Мэнни суду верховнаго трибунала, состоявшаго изъ самыхъ заслуженныхъ, самыхъ древнихъ юристовъ. Публика на процессъ была допущена по строгому выбору. Въ качествѣ прокурора выступилъ одинъ изъ товарищей министра юстиціи. Адвоката обвиняемый имѣть не пожелалъ.

Мэнни въ своемъ показаніи ограничился точнымъ изложеніемъ своего разговора съ Маро. Большинство свидѣтельскихъ показаній сводилось къ неблагопріятнымъ отзывамъ о характерѣ Мэнни. Публика съ интересомъ ожидала двухъ свидѣтелей — бывшаго министра-президента и арестованнаго рабочаго вождя Арри. Но оба не явились: первый неожиданно тяжело заболѣлъ какой-то неопредѣленной болѣзнью, второй былъ раненъ часовымъ въ тюрьмѣ при попыткѣ побѣга. Фели Рао умѣлъ призвать случай себѣ на помощь. Судъ, конечно, призналъ возможнымъ продолжать дѣло безъ этихъ свидѣтелей.

Прокуроръ въ своей рѣчи заявилъ, что объясненія Мэнни судъ просто не можетъ принимать во вниманіе. «Какъ извѣстно, во всѣхъ процессахъ, — говорилъ онъ, — показанія обвиняемыхъ бываютъ наиболѣе благопріятны для нихъ самихъ; но передъ нами передача разговора, происходившаго наединѣ, т.-е. нѣчто недоступное провѣркѣ; а юридически существуютъ только провѣренные факты. Изображать такого человѣка, какъ почтенный Фели Рао, и съ нимъ весь Совѣтъ Синдикатовъ въ видѣ преступныхъ заговорщиковъ — не явная ли это фантазія, навѣянная желаніемъ оправдаться? Остается опредѣленный и установленный фактъ — самое убійство, котораго и обвиняемый не отрицаетъ». Нѣсколько разъ прокуроръ распространялся на тему о томъ затруднительномъ положеніи, въ которое ставятъ судъ высокое положеніе обвиняемаго и его заслуги передъ человѣчествомъ: «но надо помнить, что передъ республиканскимъ закономъ нѣтъ великихъ или ничтожныхъ людей, — здѣсь всѣ равны; и если допустимо какое различіе, то развѣ лишь то, что кому больше дано, съ того больше и спрашивается». Изъ этого прокуроръ дѣлалъ выводъ, что о смягчающихъ обстоятельствахъ не можетъ быть рѣчи: «не вполнѣ выясненъ только вопросъ о предумышленности убійства, — и сомнѣніе тутъ должно быть истолковано въ пользу подсудимаго».

Въ своемъ послѣднемъ словѣ Мэнни замѣтилъ, что прокуроръ вполнѣ правъ, отвергая мысль о смягчающихъ обстоятельствахъ: «совершенный мною актъ справедливости не нуждается въ нихъ; но и для тѣхъ, кто совершитъ здѣсь дѣйствительное преступленіе, судъ будущаго не найдетъ смягчающихъ обстоятельствъ, ибо если величіе не есть оправданіе, то и ничтожество — тоже».

Предсѣдатель призвалъ обвиняемаго къ порядку, съ угрозой лишить его слова. «Мнѣ осталось сказать немного, — закончилъ тогда Мэнни: — я только рѣшительно протестую противъ предположенія о непредумышленности; то, что я сдѣлалъ, я сдѣлалъ вполнѣ сознательно и обдуманно».

Судьи были возмущены холоднымъ высокомѣріемъ Мэнни; и хотя передъ тѣмъ въ частныхъ переговорахъ они заявляли министрамъ, что не смогутъ приговорить Мэнни больше, чѣмъ на нѣсколько лѣтъ тюрьмы, теперь они почувствовали, что это не удовлетворило бы ихъ. Приговоръ былъ поставленъ максимальный — пятнадцать лѣтъ одиночнаго заключенія.