Инженеры

Он рассказывал о своем ремесле с каким-то шутливым пренебрежением, но подчеркнул, что оно дает немалый заработок. Мария слушала безразлично, но не гнала его.

Не дождавшись Фаины, он уходил, пожав Марии руку с какой-то бережливостью. И она тут же забывала, о чем говорил он… Вчера вечером кто-то постучался к ней опять, она не открыла, потому что была одна.

Как-то под вечер приходили с Настей грузчицы, среди которых была и Катя Кожевникова. Был вчера один работник из отдела кадров и, осмотрев каморку, сказал: «Да, это на первое время только… Скоро устроим вас…»

В том положении, в каком находилась Мария, всякое, даже самое ничтожное, участие казалось ей значительным. «Можно жить и здесь, — уговаривала она себя. — Не так уж плохи люди, которые меня окружают…»

Окликнув Марию из своей комнаты, вошла Фаина Львовна, захватив по чашке кофе — себе и ей, лежавшей на постели. Она села на краешек кровати и заговорила о своем невинном девичестве, о первой любви, о неудачном, своем замужестве: первый муж ее бросил, второго выгнала сама, — и не жалеет ни того, ни другого.

— Да, детка моя, все было… Но потом я научилась жить. И мне стало очень легко.

Все, что говорила она, начало казаться правдивым. Мария уже не испытывала к ней того неприязненного чувства, которое с такой силой родилось в ней в то утро, когда Фаина примеряла на себя халат; не было уже и той настороженности, с какой она слушала ее раньше.

А Фаина опять глядела ей в лицо и, качая рыжими волнами густых крашеных волос и почти наваливаясь грудью в оранжевой бумазейной кофте с крупными, как крыжовник, пуговицами, восторгалась:

— Ох, детка моя, с такой красотой да не жить!.. Да самой работать — это губить свой короткий век… Ну посмотри на себя. — И, проворно сбегав к столу, поднесла зеркало к ее лицу.

Мария увидела свои глаза — большие, серые, с затаенным жарким блеском, окруженные синевой; нежной белизны лицо с едва заметным румянцем на щеках, большой чистый лоб, густые темно-русые волосы, — и отвела от себя руку Фаины с зеркалом.

— Вот видишь, тебе самой приятно, — улыбнулась хозяйка. — А другому?.. — О-о!.. Я не красива, нет, я не красива и немножко стара, но и на этот мед найдутся пчелы.

Фаина встала, чтобы идти к себе:

— Ну я заговорилась с тобой… Это — от скуки… Да!.. я забыла показать тебе одну вещь. Только — по секрету, — сказала она с ужимкой, двинув густой подведенной бровью, и подняла палец, на котором блеснуло золото.

Она принесла из своей комнаты обложку патефонной пластинки и подала Марии. На желто-серой обложке были написаны карандашом четыре неровные строчки, разные по почерку, — по-видимому, писали двое:

«О чем задумался, Иван?»

«Не знаю. Кажется, влюблен, как мальчишка. И робею».

«В кого?.. Уж не в мою ли квартирантку М.?»

«Вы угадали. Но — молчите. Прошу вас».

Мария вспыхнула от гнева, точно оскорбили ее при людях, и отвернулась к стене. Она хотела узнать, кто угрожал ей, чтобы приготовиться к отпору сейчас же, но язык не поворачивался спросить…

То, что сообщила Фаина, могло быть и правдой, но это было не нужно Марии совершенно… Но кто же этот Иван?.. На вопрошающий взгляд Олейниковой хозяйка ответила с лукавством опытной во всем женщины:

— Ну, детка моя, ты его знаешь. Он был без меня… Иван Забава… Почтенный, одинокий мужчина. Он не так красив, чтобы… но зачем мужчине красота?.. Он зарабатывает много, одет прилично… И я могу повлиять на него… Чему ты удивляешься?.. Мы с ним давно знакомы, друзья.. Помнишь, у меня были гости?.. вот в тот вечер он и увидел тебя. И я сразу заметила по его глазам… Но при людях спрашивать неудобно, и мы обменялись письменно.

Фаина уходила, пятясь в дверь, и заговорщически грозила толстым золотым кольцом:

— И тебя он называет не иначе, как Манечка…

Олейниковой почудилось, что хозяйка подстроила все это сама и хочет обманом, интригой затянуть куда-то…

— Старая сводня! — негодующим шепотом произнесла Мария. — Вон ты почему обхаживаешь меня!..

Злобное чувство заклубилось в ней, рвалось наружу, спирало дыханье. Ей хотелось бежать к Фаине и прямо в лицо ей бросить: «Гады, что вам нужно от меня?.. Куда хотите затащить?!» Но не было сил ни крикнуть, ни подняться. Рыдания подкатили к горлу, она вцепилась руками в подушку и ткнулась в нее лицом, чтобы никто не услышал этих слез.

«Неужели! — беззвучно кричала она, обращаясь в мыслях к Михаилу. — Неужели ты не чувствуешь, как тяжело мне?!» И сама же себе ответила: — «О-ох, какое ему до меня дело!»

Она металась, как в жару, не зная, чем унять, успокоить себя.

— Хоть бы Настя скорее пришла!..