Иоанн Грозный (СИ)

         Привалившись на корточках к колесу телеги, Яков караулил всю ночь. Одно, не углядел татей. Подкрались и дали дубиной по голове. На востоке забрезжил рассвет, когда Яков, очнувшись от обморока, промерзший до костей, расслышал из странноприимного дома голоса, перебранку. Это вставший на ноги и снова поддавший племянник полез  по хоромам искать помятую купеческую дочь. Яков тоскливо оглядел разворошенные татями рогожные кули, вскрытые, расхищенные бочонки и ящики. Побежал образумлять освежившего хмель племянника. Пришлось кликнуть опричников. Вместе они скрутили начальника и положили отдыхать в обоз на сено.  Найденное у пятидесятника вино опричники допили, не пропадать же добру.

         Поздним утром, когда опричники и иноземцы дожевывали овсяную кашу, через порог переступил Матвей, взъерошенный, со скатавшейся бородой, слипшимися по углам алого рта губами. Ни на кого не глядя, он прошел в дальнюю горенку. Бухнулся против печи.  Яков отложил ложку и прошел к племяннику.

         Матвей морщился, тер лобастые надбровья, отдувался. Стыдно ли было за вчерашнее, голова ли болела. Болела она и у Якова, но по другой причине. Мокрой тряпкой перевязал удар. Все же Якова насмешило: племяш вынул скраденную вечером тут же в харчевне ложку, положил у локтя, как свою, готовясь черпать, что подадут. Опять кликнул  опохмела.

         Раба принесла вместительную глиняную кружку. Показывая отношение или привычное неряшество, два пальца с грязною каймою под ногтями держала в браге. Двинула кружку по столу.

         Матвей пил жадно, до последней капли. Волосатый кадык ходил катышем. Махнул дяде, сядь поближе. Яков подвинулся. Матвей не интересовался перевязанной Яковой головой, свои мысли занимали:

- Беда со мной, Яша, беда!

- Натворил ты делов, - согласился Яков, снисходя, что совесть не умерла в Матвее и раскаивается он в насилии над девкой.

         Матвей молвил о другом.

- Письмо я посеял.

- Да ну?!

- Проклятущее Магнусово письмо. Куда делось, не знаю. Ты не видал?

- Нет. Оно же у тебя запазухой было.

- Было да сплыло.

         Яков вспоминал. Он шел вчера за Матвеем, но не видел, чтобы тот обронил письмо. Бумага большая, белая. И в ночи видно.

В бане тоже письмо не валялось. Когда тащил племяша на сеновал, ничего не выпадало. Яков мучительно перебирал думы, как бы помочь.

- Счас пройдемся, посмотрим шаг за шагом. Авось найдем.

- Я уж круголядь облазил.

          Матвей ковырялся в каше: не елось. Глядел на положенное подле миски другое письмо, полученное от английского распорядителя. Слава Богу, это-то цело.

          В печи потрескивали дровишки. Крышки горшков на печи подпрыгивали, испуская густой, щекочущий ноздри запах вареной свежей капусты. С полатей свесились четыре нестриженных детских головки. Прислушивались к разговору, не вникая. Вши и блохи заставляли детей непрерывно отвлекаться на почес и ерзанье. Далеко рыдала изнасилованная  девица. Скрипели половицы. В купеческом доме полы накрыты, не в пример крестьянской избе.

- Ежели сказать, что не было письма? - смело предложил Яков. Не в его характере врать, случай ради племяша обязывал.

         Матвей несогласно покачал головой.

- Не выйдет. Свидетелей много. Три по десять конников не зазрямши скакали. При доспехах, с огнем. Такое не забудешь. И письмо. Кромешники видали, иноземцы.

- Вчерашнего тоже много, кто свидетелем был.

- Вчерашнее – ерунда. Одно дело – баба, иное – царская бумага… Поди, вели опричным, послухам и иноземцам во дворе построиться. Обыщем каждого. Бумага как раз и найдется. Носом слышу: свой или чужой плутует, под топор меня ведет.

         Опричники и  послухи выстроились кривым рядом. Коченели на ветру, переминались с ноги на ногу. Для них построение было прихотью похмельного начальника, блажью невыветрившегося хмеля. Никто не роптал, не противился. Пообвыкли к лютым прихотям. Родившиеся в произволе легко приспосабливаются к его переменчивым ликам. Якову протягивали мешки и котомки, которые он передавал Матвею на досмотр.

         Опричники поняли: чего-то посеяли начальники. Те сумняшася объяснили: отбирают недозволенное перед въездом в царский стан. Что недозволенное? Католические амулеты, опресноки, колдовские травы для чар. Ничего подобного не обнаружилось. Некоторые, подобно сотскому, успели-таки позаимствовать «ефимков», бутылей с вином, пригоршни перца и соли.  Рябой десятник стащил штуку кафтанной ткани. Цена Яковова ночного удара.  Матвей собственноручно высек его до бесчувствия плетью перед строем. Пускай подумают. Теперь кто видел или слыхал, как поступил он с девкой, не скажет. На том свете найдет. Хотел десятнику и руку за воровство отсечь, да Яков опять не дал, за что  получил толчок в грудь прилюдно. Матвей дал удержать себя от расправы над десятником. Не без понятия был: далеко заходит. В его власти было связать и везти десятника на воинский суд к отцу и Малюте.