Иоанн Грозный (СИ)

         Скрывая Ефросинью в постоялых домах в верхних сенцах от злых блудливых глаз, Яков продолжал держать путь в имение, куда еще. Действительность превзошла худшие опасения. По деревням Якова будто Мамай прошел, были поражены они железою, иной ли заразою. Избы стояли пустые. Исчезли люди. Выведен  скот. Со многих домов снята была даже солома, коей крыши устраивались. Ветер крутил малые вихри по засохшим предвесенним лужам. Бобыль-калека выполз на дорогу из сарая близ брошенных Яковых хором. Поведал: на Юрьев день наехал в деревни Матвей Васильевич, переманивал смердов деньгами и всякими послаблениями. Снялись землепашцы с семействами и ушли  в Новгородскую землю, забрали лошадей, скот, мелкую живность, сохи и плуги, Яковом ссуженные. Увели и собственных лошадей, коров, волов и Якову Григорьевичу принадлежавших. Калека вступался за барское добро. Ему накостыляли холопы и вместе с крестьянами на север удалились. Зол был Матвей Грязной, ездил, сыпал проклятиями – так описывал калека сгорбленный. Хотел дом Якова спалить, поджег, да огонь не взялся. Вот она месть за Ефросинью! Она плакала. Огорчалась на несчастья, из-за нею на голову Якова обрушенные. Тот, надеявшийся осесть поместье, вдруг угроза Шереметьева минует, скрипел зубами, играл желваками, твердо полагая: надо рассчитаться с племянником. По иному и не складывалось. Закон пока стоял на стороне Якова.

         Грязной вошел в пустые ограбленные хоромы. Лег спать на пустом сундуке. Ефросинья устроилась внизу полатей на лошадиной попоне. Перину, покрывала, семейные иконы – все забрали крестьяне, переманенные Матвеем.

         Наутро оседлав Томилу, Яков полетел в Новгородскую землю. В имение Матвея он приехал в обеденный час. Племянник вышел на красное крыльцо  с капустой, застрявшей в курчавой бороде. Яков отводил глаза, смущался собственной справедливости: требовал вернуть крестьян. Продажные землепашцы, любопытствуя, уже стекались на шум. Яков узнавал многих своих, деньгами и инвентарем им ссуженных. Те глядели на бывшего добродетеля со сдержанным недоброжелательством. Даденное без возврата. Жизнь так уложена: на царскую службу не вступившие, прибираем меньшее. Меж господами же намечалась драка. Для челяди нет развлечения забавнее. Господа дерутся, а будто сам их по обидам бьешь.

         Яков потребовал отдать похищенные крестьянские  долговые расписки. Схватил мирского старосту. Вертлявый старик некал. Без семи пядей во лбу: лоскутки уничтожили. Пока шел  разбор Матвей имел время сообразить, чего делать. Он схватил кнутовище и погнал Якова со двора. Образ Ефросиньи незримо стоял меж дядей и племянником, но каждый кричал, что спорит из-за смердов. Яков снова вскочил в седло. Он перехватил хлыст, когда Матвей стеганул его под одобрительное крестьянское ворчание. Намотав ремень на запястье, Яков тянул к себе Матвея, шипя угрозы. Матвей бросил кнут, Яков переломил его пополам. Ускакал, грозясь. Крестьянские дети кидали   вслед недавнему хозяину камни.

         Вопрос  спорный.  Лесть Матвея и неуплата крестьянами долгов выступали за Якова. Он подал на племянника в суд новгородского наместника. Тиуны придержали дело. Тогда Яков обратился в Москву. Оба они с Матвеем были служилыми людьми. Поступая к Ермаку, Яков лишь менял место службы, потому что атаманы поступили к государю. Новгородское землячество в Москве было  нерешительно. Никто открыто не вступался ни за дядю, ни за племянника.

         Столичные судьи определили решить спорное дело победой в поединке: пусть Господь укажет, кто прав, кто виноват, практика того времени обычная. Судебные поединки устраивали по пятницам. Всегда стекалось изрядно глазеющих. Иногда наезжал царь. О назначенном поединке между Грязными слышал Богдан Бельский и Годунов, но не заинтересовались происшествием незначительным. Зато явились верхами  все Грязные. Стояли кампанией. Потом выбрали Тимофея призвать родню к миру. Ни Яков, ни Матвей на мягкие слова его не откликнулись. Отвергли слово и священника.

         Подступала весна, да лед  на Москве-реке был крепок. Дабы не скользили кони, место  густо усыпали золою. Народ встал за оглобли, положенные для указанья, куда не надобно заходить или заскакивать. Справа и слева совершались в тот день казни по уголовным делам: рассаживали по колам, с живых сдирали кожу, рассекали вниз головой подвешенных, били палками по пяткам, кнутом – округ тел обнаженных. Клещами вырывали зубы, выворачивали суставы, отрезали языки неумолчным смутьянам. Забивали в колодки ручные, ножные. Рабское кольцо вставляли в ноздри, клеймили людей. Далее по льду шумела ярмарка. Там тоже пахло горелой кожей: ставили клейма  на лошадей и скот. Еще ниже бабы в прорубях стирали или брали воду  в кадьи, крестясь греха, чтобы не всплыл утопленник. С ревом дудок и сопелей, перебором гуслей шла пестрая толпа со старшим царевичем. Иван гулял по  медовым месяцем. Пил мед, наливал проходящим. С царевичем шли скоморохи с медведями. Зверей время от времени гнали на купцов с обывателями, смеясь, как те драли по-праздничному, не до смерти.