Иоанн Грозный (СИ)

         Яков был уверен: в краю казацкой вольницы сможет жить без затей.  Когда завидел он деревянные стены Строгановского острога,   душа его облилась радостью. Яков весело кивал Ефросинье,  показывая, что добрались они до страны обетованной. С острожьих ворот окликнули. Яков назвался. Товарищи не забыли его.  Скоро весть о  возвращении Грязного распространилась по лагерю. Яков пошел на поклон к Семену Строганову, двум его племянникам, Максиму и Никите. Те обнялись с ним и направили к Герману (Ермаку) Тимофеевичу, от коего зависело зачисление  в действующие казаки.

         В городке Якову кинулось в глаза раздражающе жадное восприятие казаками появившейся Ефросиньи. Хотя женщины и были в городке, число не было значительно. Каждая новая возбуждала навязчивый интерес. В Чусовском складывался мужской мир, нацеленный на обогащение Сибирью. Жажда скорой наживы преобладала над всеми иными чувствами, а женщины, обычно кому-либо принадлежащие, привлекая, дразнили   дороговизной и труднодоступностью.

         Опершись на саблю, Ермак сидел на покрытой ковром лавке. Перед ним по площади носились на резвых косматых  татарских лошадях казаки. На скаку  рубили соломенные чучела, концом сабли поднимали положенные на землю сумы, увертливо пробирались под брюхами коней. Яков загорелся, ему тоже хотелось участвовать.    Главную надежду Ермака составляли медные пушки. Насупив брови он следил, как их заряжали. Над полем веяло запахом селитры, ее недалече варили.

         Яков склонился перед небольшим человечком с утомленным опитым лицом, скорбной складкой губ, вылезавших из иссиня-черной окладистой бороды, ле6зшей к витым ушам, показывавшим  невразумительную смесь человеческой породы. Ермак вытянул руку, и Яков поцеловал ее. Кожа атамана пахла  салом, луком, впитала крепкое вино. Послух подал атаману блюдо с зелеными яблоками. Ермак взял яблоко и вдруг резко вскинул  на воздух. Отклик Якова был мгновенен. Он выхватил саблю, рассек яблоко  в полете, не дав  упасть. Протянул одну половину атаману, другую ел сам, обливаясь холодным сладким соком. Ермак жевал яблоко узкими хищными зубами и пронизывал Якова буравчиками черных глаз. Этот делец от казачества давно свыкся со свободой, знал ее ограничения, мог играть чужим выбором. Самый разнородный сброд, стекшийся  под  команду Германа Тимофеевича,  беспрекословно слушался его. Атаман собирал круг, но круг решал, как хотел Ермак.  Первым подручным, или есаулом, считался состоявший в государственном розыске Иван Кольцо. Любой встретивший должен был заковать того на месте или убить за вознаграждение по дерзким грабежам караванов и убийствам. Но здесь, подойдя, Кольцо без страха спокойно говорил с Германом, смирял движенье пуговчатых глаз, желавших беспрерывно скакать под заросшими опаленными степным солнцем бровями. Оба, и Ермак, и Кольцо без труда, вполтона, понимали таких, как Яков, от рожденья имевших с ними сродное, потом похожей жизнью развитое. Сейчас считывалась душа Якова. Атаман и есаул нет-нет да обращались к Ефросинье. Ее прикрывал долгополый просторный охабень, но привлекательные формы лезли. Бабий куколь не скрывал аккуратной головы, бархатной щеки под опущенным веком, выбившейся золотой пряди волос.

         Яков смутился, почел за лучшее вскочить в седло и лететь с казаками выполнять упражнения: перепрыгивать поднятые бревна, рвы с водою, рубить соломенные чучела противников. Пушкари впустую грохотали порохом, не вставляя ядер. Приучали лошадей к  выстрелам. На какое-то время Яков скрылся в дыму. Тогда Ермак обратился к Ефросинье и  не без усмешки спросил, желает ли она стать казачкой. Ефросинья сверкнула ясными очами. Ничего не казалось ей невозможным, только бы быть рядом с Яковом. Со всей твердостью, на какую она была способна, Ефросинья заявила: нет у нее иного желания, как разделить с супругом жизнь походную. Тогда почудилось ей, что тщета в нарядах и хоромах дорогих, общении  с людьми богатыми в развлечениях посада, пусть будет спать она  в чистом поле, положив голову по другую сторону мужниного седла, ибо называла Якова супругом, сумеет вкусно и накормить его и польским борщом, и русскими щами.  Странствия познакомили ее и с изысканными рецептами, не всегда известными и боярским, царским поварам.

- Буду я казачкой! – молвила Ефросинья.

         С саблей наголо выскочил из пушечного дыма разгоряченный Яков. А Ермак и Кольцо хохотали, откинувшись на покрытых коврами лавках, куда пересели освежиться вином.

- Ну и рассмешила твоя жена! – сказал Кольцо, вытирая пышным  рукавом глаза.

- Нет, - был ответ атамана и есаула. Казаки – люди легкие, и вокруг ракитного куста свадьбы играют, а то и под ним. Только не дозволяют атаманы Якову ехать  с жинкой в поход. Все идут без жен и не будет ему отличия. Баба в войске к беде. Начнутся раздоры пьяные - трезвые. Ни к чему характеры людей, нацеленных на войну испытывать. Хочет. Пусть оставит Ефросинью на время похода в Чусовском городке. Задумался Яков. Тронул за плечо чуявшую худое Ефросинью, повел в бревенчатый гостевой дом.