Иоанн Грозный (СИ)

         Годунов кивнул Шуйскому играть перезвон. Ударили согласно от большого к малому. Шуйского оторвал шум на улице. Он подбежал к перилам. Придерживая шапку, свесил голову вниз. Черные массы народа, едва вошедшие в дома после  час-два как закончившейся Рождественской всенощной, снова вываливали из теремов и лавок. Чернели тараканищами по белым снежным площадям. Бежали к Большому  мосту через смурной прихваченный тонким льдом Волхов. Неслись к  стене острога на Торговой стороне. Скоро маленькие фигурки встали на стене меж  крепостными башнями. Все тужились разглядеть темное пятно, ползшее из сизого горизонта.

         Оставшись без помощи ротозеевщего Василия, Борис продолжал колотить в главный колокол. Вывел двенадцать затухающих ударов, и понял:  в запальчивости сыграл погребальный перебор. Перетрухнувши, брякнул тринадцатый удар, потом - и еще два. В перерывах слышал, как другие церкви поддержали Софию. Играли от Иоанна Предтечи, Параскевы Пятницы от Покрова и Троицы. Издалеча слабым голосом подали    намек Хутынский и Юрьев монастыри.

         В отличье от отроков, наметанные пономари не дозволяли слабины.  Не сговариваясь, клали праздничные звоны «в двои». Били поочередно в широкие колокола, подкрепляя средними лебедями. Молчали лишь немецкая Ропота и варяжская Божница. На гостевых улицах из домов высыпали иноземцы, стояли, ждали, чего будет. Новгородцев и гостей объединяло: никто не прятался, все вышли из жилищ, как делают при  землетрясении, чтобы не завалило обломками.

         Борис бросил играть, встал плечом к Василию. Видел внизу  крышу дома владыки, откуда поспешно выходил, на ходу натягивая епитрахиль, архиепископ с суетливыми служками,  Детинец, где заключенные воры припали к окнам. На Торговой стороне сдержанно сияли лужи  Ярославова подворья. Над ним среди золотых макушек других церквей сиротливо торчала белая сторожевая башня со снятым еще три поколенья назад вечевым колоколом. «Если б он был и бил, они бы яснее поняли»,- подумал Годунов.

         Колокольный звон тек по пригороду, монастырям, гремел во всех концах и  пятинах. Натуженный, высокий, молящий, призывающий, не дающий разобрать человеческий голос звук лился на новгородскую землю. В нем преобладала надежда, но он был и колпаком, накрывшим окрест, когда не убежать. В белом поле к каждым городским воротам уже ехали заставы, чтобы, приди неразумным в голову, никто не ускользнул.

         Колокола пели. Встревоженная новгородская душа трепетала в меди. Духовенство церквей западного берега тянулось к храму  Софии, где на колокольне стояли Годунов с Шуйским. Подняв над головами иконы и хоругви, попы и монахи, поддерживая колокольный перезвон пением покаянных псалмов проходили мимо и двигались через Большой мост на другую сторону Волхова. За Знаменской иконой Божьей Матери, некогда взнесенной на стены и тем спасшей Новгород от владимирско-суздальских войск Андрея Боголюбского, наследником коего и были москвичи, ее несли четыре наступавшие друг другу  на пяты протопопы, шел архиепископ Пимен Черный. Владыку далеко было видно по белому  клобуку с вышитой Богородицей. К архиепископу, как щепки в бурю, прибились главные иереи. Округ их семенили, путаясь в рясах, вечевые дьяки и подвойские. Клонясь на палки, шли калеки. Несли носилками расслабленных болезнью  юродивых. Надев строгие лица со всех пяти новгородских концов спешили торговые люди. Какая ни есть буча – им платить. Посмеивались одетые в сермяги и рубища холопы и смерды. Забываешь сырой мороз, пробирающий через лапти с опорками, когда ждется царский правеж, неминуемыми грабежами  сопровождаемый. С бедноты снять нечего, они же чего взять найдут.

         Утреннее солнце висело в затянутом  мглой небе белой тарелкой. Отважно не золотило ни  риз Пимена, ни других первосвятителей. За мостом к процессии присоединилось  духовенство Торговой стороны. Тоже пели и несли иконы с знаменами. Народ, без шапок, присоединялся к движению. Черная лента изогнулась на оба берега.

         Государь, сразу выделяемый среди кромешников высоким ростом, в серой длинной бараньей шубе мехом внутрь, острой шапкой со шлыком, закрывавшим от ветра щеки и затылок, въехал в ворота вместе со старшим сыном – долговязым в отца пятнадцатилетним подростком.  Медленно направились Большой улицей к Ярославову подворью. Расчищал царю от толпы дорогу широкий в плечах мужчина с топорно высеченным лицом – тысяцкий опричного войска Григорий Лукьянович Малюта-Скуратов-Бельский. Тонкий в кости изящества  князь Вяземский, оружничий, сдержанно держался на статном воронце подле Скуратова. Вяземский навязчиво вертел маленькой головой в дорогой с бархатным темечком  соболиной шапке, неуютно поводил плечиками скромной дубленки. Отводил глаза от народа в ноги скакуна, избегая споткнуться.