Иоанн Грозный (СИ)

         Возлюбленной дяди и племянника была Ефросинья Ананьина, девица, едва вступившая в отрочество, но уже обратившая на себя внимание  новгородских женихов  точеными литыми формами, лукавым взглядом карих глаз, тремя игривыми ямочками на  щеках и подбородке, наливавшейся яблоками грудью и «животом» - несметным состоянием отца, внука отставного посадника.

         Матвей и Яков часто видели ее в соборе св. Софии, куда на службы она приходила с родителями. Семейство становилось перед аналоем всегда в одно и тоже место. Ефросинья вместе со всеми усердно молилась, клала земные поклоны.

         В безоблачный солнечный день непременно наступал момент, когда светило заглядывало под свод глубоких церковных окон. Тогда в пыльном храме девичья стать вдруг окутывалась желтым  облаком, рыжие волосы, выглядывавшие из-под расписного платка или черной лисьей шапки, заигрывали золотом витых нитей, глаза блестели, огненный венчик рисовался вокруг суженного зрачка, пушок на щеках бархатился. Хрупкая девушка  раздавалась, смотрелась дороднее, что полагалось неотъемлемым по тогдашним представлениям о красоте.

         Великий Новгород мог считаться Матвею и Якову второй родиной. Они выросли в доме у бездетного старика Константина  Грязного. Якову он приходился дядей, Матвею – двоюродным дедом.

         Константин Борисович был человек набожный, тихий и скромный. Не входил он в число ни старших новгородских бояр, ни младших. Не занимался торговлею. С младых ногтей подписал грамоту на служенье дворецким у князей Шуйским, богатых обширными вотчинами в новгородских пятинах. Натурой и деньгами добросовестно собирал крестьянское, смердское, половниково  и промысловое тягло, не забывая собственного интереса.

         Константин Грязной ни разу не попался. Шуйские его ценили и ставили в пример другой дворне. Ценного человечка хотели бы удержать и до конца века. Не зная его нащипанных с новгородцев денег, предлагали принять в холопы. Константин  не продал свободы. Набивая кошели, знал и меру. Когда срок истек, служилую грамоту не возобновил. Ушел от Шуйских, провожаемый  чуть ли не со слезами.

         Взял откуп на налоговый сбор в Водьской пятине. Не поддавался на ласки и уговоры, строго брал положенное с бояр, житых, своеземцев,  гостей и местного купечества, даже духовенства. Скоро самого его стали называть боярином, вспомнив звание, в захудалости утерянное, уже не просто Косткой, или Константином, а еще и Борисовым сыном, и он выстроил большой дом на углу Прусской улицы. Тут она пересекалась со Славянской и немецкая ропота стояла обок с нашей божницей. Недалече стояли хоромы Шуйских, прежних работодателей. Не удостоенный чести быть записанным в Разрядную книгу, Константин Борисович оставался боярин по прозвищу.

         Заслужив уважение, Константин Борисович не отринул прежней скромности. В соборе всегда становился в боковом приделе, там, где стоял, еще только нанимаясь к Шуйским. Одолевало стеснение. Чуял насмешку в прозвище степенном.

          Константин Борисович стал самым состоятельным в  роде Грязных. По изначальному семейному корню звался Ильиным. Те шли из Ростовской земли от Ильи Борисовича, служилого человека деда и прадеда нынешнего  московского государя.  Младшая родня  Константина Борисовича служила в Старицких уделах у  дяди  царя Иоанна Васильевича - Андрея Ивановича. Потом перешли Ильины-Грязные к сыну Андрея Ивановича - Владимиру Андреевичу, будучи доезжачими, верховодя княжеской охотой.

         Желая иметь для службы руки свободные, Василий Григорьевич Грязной упросил состоятельного Константина Борисовича взять на воспитание своего старшего сына Матвея и младшего брата Якова, коего по смерти отца он растил.

         Константин Борисович  принял детей ради развеянья, убегая одиночества. На старости лет забыл прежнюю к родне прижимистость. Сразу принялся держать детей широко, натаскивал к делу. Брал с собой в объезды по волостям и погостам собирать откупные подати. Набирались они у него ледяной расчетливости сердца, обвыкали не склоняться к не всегда честным просьбам многодетных отцов, сирот да вдовиц отодвинуть платеж. Глядели, как росчерком пера отправляются недобросовестные закупы и половники в пожизненные холопы,  или рабы, учились, как суров дядя Якова и дед Матвея к самовольно перешедшим с вотчин на монастырские земли, где  по льготе тягло было менее. Рослый Матвей впитывал деловые поученья деда, как губка.  Худосочный Яков сомневался, но глубже  входила  в него тайная Константина Борисовича мягкость, ибо подступал тот к разбору не иначе, как с молитвою и духовным размышлением. Раз на раз не приходилось, а входил мытарь в обстоятельства неурожая, падежа или людской болезни.

         Отдушинами для взрослеющих Якова и Матвея были не исключительно охотничьи гоны. Наученный дядей Косткой, Яков прекрасно играл на колоколах. Звоны стали его страстью.  Практичный Матвей  оставался к  музыке ровен.