Иоанн Павел II. Поляк на Святом престоле

Вряд ли кто-то за рубежом отдавал себе отчет в серьезности происходящего. Внимание всего мира тогда было приковано к двум другим событиям: Афганской войне и Олимпиаде в Москве, которую бойкотировало шестьдесят пять стран. На Олимпиаде поляки также сумели проявить себя. Всю Польшу обежало фото прыгуна с шестом Владислава Козакевича, который 30 июля, выиграв соревнования, показал зрителям в «Лужниках» жест по локоть. Советские граждане восприняли это как ликование от победы, но поляки были уверены — Козакевич своим поступком выразил отношение своей страны к «старшему брату».

Понемногу польским властям удалось обуздать протесты. Забастовки пошли на убыль. «Мы избежали большой опасности», — произнес с облегчением Станислав Каня, а Герек, успокоившись, отправился на отдых в Крым.

Но все только начиналось. Когда с предприятий принялись увольнять заводил рабочего бунта, поднялась вторая волна стачек. Четырнадцатого августа деятели подпольного профсоюза организовали забастовку на гданьской верфи имени Ленина, требуя вернуть на работу своих коллег Леха Валенсу и Анну Валентынович. Вскоре стачки перекинулись на 156 предприятий, чьи представители в ночь с 16 на 17 августа организовали Межзаводской забастовочный комитет во главе с Валенсой, которому помогали советники из Комитета защиты рабочих, в том числе Тадеуш Мазовецкий, Богдан Цивиньский, а также секретарь варшавского клуба католической интеллигенции Анджей Велёвейский (он возглавил экспертную группу при Валенсе).

Первым пунктом в их программе значилось признание властями независимых профсоюзов. На такую уступку правительство идти не хотело. Всякий понимал, что любая независимая организация в социалистической стране — удар по однопартийной системе. Это отметил Суслов, который написал 26 августа в записной книжке, что независимые профсоюзы «могут стать серьезной политической силой, противостоящей партии и правительству и приведшей к устранению коммунистов из профсоюзов, а в конечном счете — к подрыву общественного строя в стране»[727].

Ворота гданьской верфи быстро украсились польскими флагами, портретами Иоанна Павла II и иконами — бастующие показали, кто для них настоящий авторитет. Городская администрация скрепя сердце пустила клир на территорию верфи. Уже 17 августа настоятель местного прихода Генрик Янковский отслужил там мессу. Спустя несколько дней на верфь прибыл и посланник Вышиньского Ромуальд Куколович, который немедленно сообщил примасу, что оппозиционеры, окружающие Валенсу, находятся под влиянием движения «Знак».

Вышиньский в своих проповедях сохранял осторожность, отнюдь не подначивая паству к продолжению борьбы, — опасался советской интервенции[728]. Об атмосфере, сложившейся в Польше, Иоанн Павел II узнавал из СМИ, а еще от своего секретаря Дзивиша, который как раз в эти дни проводил там отпуск[729]. Двадцатого августа римский папа обратился к соотечественникам на генеральной аудиенции, прочтя две молитвы, которые польский клир ежегодно произносит на праздник Конституции 3 мая и на день Богоматери Ченстоховской 26 августа. В тот же день понтифик отправил письмо Вышиньскому: «Пишу несколько слов, чтобы заверить Ваше Преосвященство, что в эти трудные дни я всегда рядом, молитвой и всем сердцем участвую в событиях, через которые в очередной раз проходит моя Родина и мои Соотечественники. Новости об этом не сходят с первых страниц газет, ими переполнены теле- и радиопередачи. Молюсь, дабы Епископат Польши во главе со своим Примасом, поручившись Той, Которая дана в защиту нашему Народу, мог и в этот раз помочь Народу в его тяжком противоборстве за хлеб насущный, за общественную справедливость и неприкосновенность права на жизнь и развитие. Прошу принять несколько этих слов, продиктованных внутренней необходимостью. Я с вами у стоп Госпожи Ясногурской в заботе, молитве и благословении»[730].

Партийцы вынуждены были смирить гордыню и пойти на поклон к церкви. Двадцать пятого августа, поддавшись на уговоры Кани, Вышиньский встретился с Гереком. На следующий день примас должен был участвовать в торжествах на Ясной Гуре, и власть имущие опасались, что повторится 1956 год. В беседе кардинал предложил первому секретарю легализовать независимые профсоюзы и упразднить цензуру, говорил, что неплохо бы партийному лидеру также встретиться с гданьскими забастовщиками, как он сделал это в январе 1971 года. Герек колебался, просил не распалять страсти. На прощание примас поцеловал явно растерявшегося Герека в лоб, а тот бросился ему на грудь и даже, говорят, разрыдался[731].