Иоанн Павел II. Поляк на Святом престоле

Утешение со стороны римского папы, несомненно, пригодилось Свежавскому, чье интервью крайне негативно восприняли в резиденции примаса. В самой Польше Свежавского могли поддержать разве что «знаковцы», тоже опасавшиеся клерикализма и упорно не желавшие вливаться в хор католических голосов, бичующих либерализм. Духовенство же в большинстве своем ополчилось на профессора как на предателя.

В этот раз, однако, первосвященник со вниманием отнесся к словам старого друга. За три дня до январского выступления перед Глемпом он принимал другую часть польского епископата и в речи перед ней по-иному расставил акценты. Если 15 января он рассуждал о взаимоотношениях церкви с внешним миром, то здесь обратился к самой церковной организации. Церковь переживает новый этап истории, начатый Вторым Ватиканским собором, заявил римский папа, и этот этап ставит новые задачи. Одна из них — активное вовлечение в ее деятельность мирян. То есть епископы должны организовать в приходах и епархиях консультативные центры с верующими и поддерживать общественные организации католиков. Тут чувствовалось влияние Свежавского, который неустанно сигнализировал, что клир в Польше по-прежнему взирает на паству сверху вниз[1110].

Обращал внимание профессор и на еще одну тревожную вещь. «<…> в очень многих „поляках-католиках“ засели антисемитские рефлексы, кроме того, им присуща подспудная неприязнь к немцам, русским, украинцам, чехам и т. п. Не избавлена от этого и значительная часть клира и епископата»[1111]. Очень болезненный вопрос! К нацменьшинствам церковь в лучшем случае относилась равнодушно, многие же священники не скрывали враждебности к иноверцам, особенно иудеям. К числу таких священников относился, например, первый капеллан «Солидарности» Генрик Янковский, которому позже, в 1997 году, даже запретят произносить проповеди за то, что он превратит амвон в «политическую трибуну». Попал под обвинение в антисемитизме и примас Глемп, когда 26 августа 1989 года на фоне инцидента в Аушвице с раввином Вайсом заявил в Ченстохове: «Мы кое в чем виноваты перед евреями, но сегодня хотелось бы сказать: возлюбленные евреи, не обращайтесь к нам с позиции народа, стоящего выше всех остальных, и не ставьте нам условий, которые невозможно выполнить <…> Ваша сила в средствах массовой информации, которые во многих странах принадлежат вам. Пускай же они не служат разжиганию полонофобии». Эти слова вызвали бурю среди евреев и многих католиков, что склонило неуступчивого архиепископа все же утвердить перенос кармелитского монастыря в другое место[1112].

Эти и подобные высказывания подтверждали опасения либералов, что польская церковь мало изменилась с довоенных времен. Заодно они бросали тень и на Святой престол, за которым и без того тянулся шлейф обвинений в снисходительном отношении к политике Холокоста и к другим преступлениям нацистов. Припоминали по этому случаю «крысиные тропы», с помощью которых духовные лица переправляли скрывающихся фашистов в Испанию и Аргентину. Не без греха тут был и сам Войтыла, который на вопрос о помощи Ватикана беглым нацистам, заданный в феврале 1992 года, ответил: «Думаю, что нет ничего плохого, если церковь помогла людям, находившимся в трудном положении. Это следует не осуждать, а поддерживать»[1113]. Вряд ли можно подозревать поляка в сочувствии фашистам. Очевидно, он имел в виду помощь нуждающимся как таковую, но прозвучало это по меньшей мере странно.

Год 1993‐й значительно исправил подмоченную такими поступками репутацию церкви. Понтифик не только решил долго тянувшийся вопрос с межрелигиозным центром в Аушвице, но и установил, наконец, дипломатические отношения с Израилем! Год был выбран не случайно — отмечалось 50-летие восстания в Варшавском гетто. Некоторые еврейские структуры угрожали бойкотировать годовщину, если не будет положен конец спорам вокруг кармелитского монастыря в Бжезинке.

Шестого апреля понтифик сделал заявление по поводу юбилея восстания, призвав христиан и евреев отринуть взаимные предубеждения[1114]. Девятого апреля римский папа обратился с отеческим вразумлением к кармелиткам, напомнив им о словах святой Терезы из Лизье «быть любовью в сердце церкви». Именно во исполнение этого наказа, убеждал понтифик, и следует оставить здание театра. Монахини подчинились, но не успокоились. Спустя какое-то время возле бывшего концлагеря появились кармелитские кресты, что вызвало новые затяжные препирательства с евреями[1115].