Иоанн Павел II. Поляк на Святом престоле

Пятого сентября того же года искомая декларация, названная «Dominus Iesus» («Господь Иисус»), увидела свет. Ее безапелляционный тон настолько разнился с деликатным подходом Иоанна Павла II к диалогу религий, что итальянская пресса начала строить догадки о недопонимании между понтификом и Конгрегацией вероучения. Даже кардинал Кассиди, отвечавший за взаимоотношения с другими направлениями христианства, дистанцировался от документа, предложив ориентироваться на энциклику «Ut unum sint». Вознегодовали протестанты, которым ватиканская бумага вообще отказала в праве именоваться церквами, поскольку они упразднили иерархию и не считали причастие таинством[1320]. Последователи Моисея также оказались недовольны декларацией, причем до такой степени, что после ее обнародования из программы юбилейных торжеств исчез День диалога с иудаизмом. Не имели причин радоваться и православные, даром что их — единственных среди христиан-некатоликов — документ признал церковью. По мнению ватиканской курии, православные не располагали всей полнотой истины, так как не хотели признавать верховенство римского первосвященника — наследника того «камня», на котором Христос основал свою церковь. В декларации, правда, оговаривалось, что Христос искупил грехи всего человечества, независимо от религиозной принадлежности людей, и что «отблеск истины» присутствует в самых разных конфессиях, просто католическая церковь содержит ее в наиболее полном виде, но это не спасло текст от жесткой критики. Войтыла, не смутившись этим, 1 октября заявил, что одобряет документ, и тем самым лишил прогрессистов всяких надежд[1321].

* * *

Доктринальные сложности усугублялись международными конфликтами. Только что закончились войны на развалинах Югославии, истекал кровью Ближний Восток. Склонить противоборствующие стороны к примирению просто ради круглой даты, которая к тому же была круглой отнюдь не для всех (иудеи, мусульмане и буддисты, как известно, живут по другому календарю), оказалось нереально. Войтыла, конечно, и не рассчитывал на это. Но он мог надеяться, что противники хотя бы отложат топоры войны на время больших церковных торжеств, вспомнив, что все они вышли из одной колыбели и почитают праотца Авраама. Потому-то и хотел он начать свое паломничество с Ура, родины патриарха. И уже на первом этапе потерпел неудачу.

Невзирая на это, римский папа еще раз попытался напомнить жителям Ближнего Востока об общих корнях. Двадцать третьего февраля, в преддверии визита в Египет, в зале Павла VI понтифик отслужил грандиозную мессу в честь Авраама. Действо прошло на фоне декораций, изображавших палестинский пейзаж: в окружении дубов, символизировавших рощу Мамре возле Хеврона, где поставил свой шатер Авраам, устроители мероприятия положили шершавый валун, игравший роль камня, на котором отец едва не заклал Исаака. Налево от него установили три медные чаши с горящими свечами, а с другой стороны — репродукцию рублевской «Троицы», рядом с которой располагался трон Иоанна Павла II. Зал заполняли тысячи паломников, а для тех, кто остался снаружи, службу передавали на огромном экране. Перед началом литургии собравшимся показали документальный фильм об Уре, Ханаане и Земле обетованной, затем начались чтения. Читали из книги Бытия, посланий апостола Павла римлянам и евреям, из Евангелия от Иоанна, а еще — сенсационно! — из сочинения исламского богослова Ибн Джарира ат-Табари «История пророков и царей» — в общем, собрали все, что так или иначе касалось судьбы Авраама. После папской проповеди на валуне воскурили фимиам в память о прославлении истинного Бога[1322].