Иоаннида, или О Ливийской войне

В это самое время быстрый гонец донес свое известие до беспечальных римских ушей, обратив весь лагерь в смешение и большой беспорядок. Он сообщил, что кровожадный враг в бесчисленном количестве вышел из своих лесов и [спустился] со своих гор, что их грозные боевые линии заполнили равнины, что вся местность занята людьми, ощетинившимися оружием, и что начальники должны уже вести людей в бой по такому важному случаю. В мгновение все наши конники выехали на открытую равнину. Их воодушевили любовь к родине, и страсть, и гнев их командующего. Устрашающим голосом он гнал их вперед, поражая копьем каждого, кто сворачивал. Он повелел войскам выступить из лагеря и помочь товарищам. В то время как он направил легкую кавалерию на открытую равнину и сам скакал впереди всех командиров, он гневно порицал мешкавших в лагере и призвал их к действию звуком медной трубы. Ужасный боевой рог, тормоша их снова и снова, завывал дрожащей мелодией, и их боевая линия выступила, разделенная на отряды. Копыта их лошадей покрыли сияющую равнину пылью, так что даже величие солнца померкло, и его сияющие лучи скрылись. Свод небес был запятнан поднявшимся навстречу ему песком, как бывает, когда резвый восточный ветер сходит с вершин Эола и мощно завывает. Тогда бури метут по песчаному берегу, возмущают воздух своими зловещими порывами и разрывают в клочья облака. Так вот и линия римских войск плотными отрядами привела равнины в смешение и остановила врага, до которого она даже еще и не дошла, тучами поднятой пыли. Бдительный Меланг с горы напротив увидел приближение [римлян] и громким варварским криком остановил свои отряды. Тогда маленькие группы мавров стали покидать равнину, и войско их безопасно скрылось в своем лагере.

[Наш] храбрый командир, окруженный телохранителями, видел врагов, стоявших на горных вершинах, и был рад принять своих спасенных ликующих людей. Тогда они рассказали историю злосчастной кровопролитной битвы, которую их подразделение выдержало среди столь многих жестоких опасностей, и о злосчастных горных проходах. Иоанн лично распорядился разбить их лагерь и [вырыть] его траншеи не то что недалеко, но, скорее, даже совсем близко к противостоящему им врагу. Они быстро исполнили отданные им распоряжения и поставили на равнине белые палатки. И вот римская армия, хорошо укрепившись в своем стесненном лагере, приступила к различным делам. Одни снова раскладывали по порядку свое оружие, другие наполняли колчаны и перенатягивали луки. Другие в это время все еще натягивали полотнище высокого центрального шатра на длинных шестах. Потом они воткнули свои копья по порядку в мягкую землю и, как это обычно и делают воины, прислонили к ним щиты в травянистой части лагеря. Одни подтягивали ремешки тяжелых доспехов и шлемов, в то время как некоторые раскладывали по кучам [метательные] снаряды и прочее вооружение подобного рода. Другая группа охотно занималась лошадьми, задавая им заслуженный корм. А там человек, искусный в приготовлении еды, суетился, ставя котлы на огонь и приглядывая за [приготовлением] пищи. Один человек набирал в чашу холодную родниковую воду, в то время как другой приготовил закругленные ложа на траве и расставил блюда по своим местам, до того подготовив их к трапезе, омыв в проточной воде.

Тем временем великий командующий перебирал в сердце своем множество забот, размышляя одновременно о племенах и их землях, а также пленниках, самих африканцах[29], которых война вовлекла в [восстание варварских] племен и обманула бедных людей надеждой на добычу. Его одолевало беспокойство, и он снова и снова размышлял о том, как же ему следует поступить в этом сомнительном положении. Даже теперь его великая отвага звала его готовиться к бою, но его чувство долга призывало к терпимости, ибо он мог бы, пожалуй, в крайности военных действий погубить тех самых пленников, ради [защиты] которых он и поднял оружие. Он не мог заснуть, мечась от одной возможности к другой, а его рассудок то принимал [какое-то] решение, то возражал ему. Битва бушевала в его сердце; долг и злость сошлись [в ней]. Он был подобен земледельцу, который, увидев, что посеянный им урожай взошел вперемежку с сорняками, опечалился в сердце своем и старается выдернуть губительные растения со своего поля так быстро, как только может. Но мысль об урожае все еще беспокоит его, и он опасается, какие потери он получит, если разросшиеся сорняки погубят его ячмень и его печальный посев, вопреки его надеждам, не доживет до сбора урожая[30]. Таким образом, преисполненный отеческих чувств командующий взвешивал в сердце своем все эти заботы на весах разума, чтоб узреть, которая перевесит [прочие], и, наконец, определиться, как ему быть. Он не мог ни медлить, ни пребывать в приятных разговорах. Не говоря ни слова, он только вздыхал и вздыхал, так что ему было тяжело дышать ото всех этих забот и колебаний. Он встал и вознамерился бороться со своими заботами посреди лагеря; так он продолжал истощать свои ум и тело.

(ст. 312—413)